Юрий Сушко - Дети Есенина. А разве они были?

Теперь, когда от революции остались только х… да трубка, теперь, где жмут руки тем и лижут жопы тем, кого раньше расстреливали, теперь стало очевидно, что мы были и будем той сволочью, на которой можно всех собак вешать… Я перестаю понимать, к какой революции принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь… Сам видишь, как я матерюсь. Значит, больно и тошно. Твой Сергей. Атлантический океан. 7 февраля 1923».

– Откуда это у тебя? – живо заинтересовался Алек.

– Коллега презентовал. В Союзе этого письма нет. Кусиков, когда уезжал на Запад, прихватил его с собой. А там у него оригинал сперли. В общем, целая детективная история. А всплыло письмо совсем недавно…

– Привет ему большой и благодарность. Обязательно передай, ладно? Своим подарком, Вичка, ты навеяла… – Алек замялся. – Коль уж мы обратились к эпистолярному жанру, я тебе предлагаю почитать вот эту цидулу. – Он покопался в своих многочисленных папках и осторожно извлек из одной из них какой-то листок. – Читай. Впрочем, нет, я сам прочту. Вот что писал Сергей Александрович другому своему товарищу – Петру Чагину: «Избавлюсь, улажу, пошлю всех в Кем и, вероятно, махну за границу. Там и мертвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки…» Дальше уже о другом…

– Алек, я все поняла. Ты опять за свое? – вздохнула Вика. – Я не собираюсь, не хочу и не буду уезжать. Никуда. – И, упреждая его насмешки, добавила: – Я помню наш «Договор о совместной жизни», помню, не волнуйся.

Один из пунктов того самого злополучного брачного контракта гласил: «В случае возникновения намерения эмиграции у одного из вступающих в этот договор другой не будет препятствовать в случае, если он не пожелает присоединиться». В начале 1962 года сама мысль об эмиграции ей казалась столь же абсурдной и невероятной, ну, как, скажем, предложение принять участие в экспедиции на Марс. Это требование Алека вызвало у Виктории просто приступ безумного веселья.

Впрочем, тогда Алек ее немедленно просветил: оказывается, в 1962-м уже вошли в силу «Основы гражданского законодательства СССР», в которых право выбора места жительства признавалось без ограничения его рамками Советского Союза. «А что сие означает? – с противными учительскими интонациями, вспоминая свой карагандинский педагогический опыт, вопрошал муж-«законник». – А то, что наше родное советское законодательство отныне приведено в соответствие с Декларацией прав человека. Просто у нас этого никто не заметил…»

Виктория до мельчайших подробностей помнила их первую встречу в одной славной компании, на квартире у геолога Флоренского. Алека только-только освободили из больницы, о чем напоминала нездоровая одутловатость. Еще Вике бросилась в глаза его нелепая детская береточка с хвостиком, которая ей показалась чем-то вроде шляпы с пером задиристого дуэлянта или несостоявшегося мушкетера.

После вечеринки он отправился провожать ее на Чистые пруды. Обволакивал стихами. Поначалу Вике никак не удавалось совместить свои представления о поэте Александре Есенине-Вольпине, чьи стихи гуляли среди ее знакомых «в списках», с обликом своего нового чудаковатого знакомого Алека.

В тот вечер они говорили обо всем на свете. Но для Вики, девушки вполне вольнодумствующей, речи Алека были пугающими для восприятия…

«Не могли они в открытую провозгласить сущность своей диктатуры. Которая даже неизвестно, чья диктатура!.. – не обращая внимания на попутчиков в вагоне метро, громко говорил Алек. Даже слишком громко – на них оглядывались и начинали прислушиваться. – Может быть, я нарушал все прецеденты, которые были и будут. Но – закон на моей стороне!..

Кстати, Вичка (ничего, если так?), даже настоящего психа можно посадить в психушку исключительно на законном основании, при определенных условиях, с соблюдением необходимых формальностей. Но где они, эти основания?! Нетути… Это специальные психушки – чудовищные заведения. Я был в питерской, там врачи все старались внушить, что мы должны как-то каяться, признавать себя виновными. В чем?!

Я решил, что этого делать не буду… Я имею право быть на свободе со всеми моими шизофрениями, с сифилисом мозга, если угодно. Говорят: «А что, если мы вас признаем шизофреником? Какой суд будет рассматривать ваше заявление?» Странно: почему же, когда шизофреник Сталин давал свои указания судам, «тройкам», то они относились к этому с огромным почтением?..