Леонид Жуховицкий - Ни дня без мысли

Счастье — когда ты радуешься самому темному дню в году, потому что дальше будет только светлее.

Счастье — когда в начале года ты способен, совсем по Пришвину, пережить подряд четыре весны — весну света, весну воды, весну травы и весну человека.

Хорошее определение счастья дал мой покойный друг Гоша Полонский: «Счастье — это когда тебя понимают».

А когда ты понимаешь? И это счастье: здорово, когда в откровенном разговоре отвечаешь не на фразы, а на мысли собеседника, которые он сам боится сформулировать. Что-то вроде телепатии.

Замечательно определила моя любимая девушка: «Счастье — когда моей любви хватает на недостатки моих близких».

Когда строят щитовые домики, пространство между досками внешней и внутренней стенки заполняют для тепла опилками, стружками и всякой трухой. Может, эти заметки пригодятся будущему исследователю законов счастья хотя бы в качестве трухи?

Я не завидую очень богатым людям, никогда их не ругаю и не требую раскулачить. У них своя жизнь, у меня своя. В конце концов, мне ведь тоже предлагали стать олигархом. И если не стал, то исключительно по собственной глупости или лени.

Тогда я жил в доме творчества «Переделкино» и писал повесть о любви, а раза три в неделю ко мне вечерами приезжала юная красавица и скрытно пробиралась в мою комнату через балкон первого этажа. Прекрасное было время! Его не портила даже убогая кормежка с мрачными советскими макаронами толщиной в ружейное дуло.

Как-то наведался приятель с незнакомым парнем, говорившим по-русски прилично, но с сильным акцентом. Оказалось, журналист из Будапешта. У гостей было вполне конкретное предложение. Мне показали газетку на венгерском, всю состоявшую из коротеньких текстов в рамочках разного формата, и объяснили, что это бесплатная газета платных объявлений: она давно выходит в Будапеште и приносит очень солидный доход. Идея была — создать подобную газету в Москве. Тогда, в начале девяностых, ничего подобного в столице не было, хотя потребность в рекламе росла буквально с каждой неделей.

— Ну, а я при чем?

— А ты будешь главным редактором.

— Объявления сочинять?

— Да ничего ты не будешь сочинять. И, вообще, ничего делать не будешь. Мы сами знаем, что надо, и людей уже подыскали. А ты раз в месяц сходишь к какому-нибудь начальнику и подаришь свою книжку с трогательной надписью.

Писательская спесь сродни дворянской: умру с голода, но блинами торговать не стану. Я отговорился повестью, мифической командировкой на год, еще чем-то, и вечером похвастал любимой девушке, как ловко я отделался от дурацкого предложения. А примерно полгода спустя в Москве появилось новое издание, сперва серое, потом красочное, толстенное, с молниеносно вспухшим тиражом. И за крохотное объявление в рамочке там стали брать тысячу долларов. И глава этого издания вскоре купил огромную квартиру в центре Москвы, дом на Рублевке, начал ездить на «Мерседесе» с охраной, а его заработки стали предметом даже не зависти, а легенд. Зато я закончил повесть, очень неплохо провел время, и лишь потом осознал, какую роскошную возможность упустил. Но сожаления не почувствовал, возможно, просто по глупости.

Вообще, в жизни я постоянно упускал свои шансы. Я, например, крайне редко посещал разные писательские тусовки, где в неформальной обстановке распределялись литературные должности и всякие блага. Дело в том, что я не любил много пить, не любил, когда накурено, и терпеть не мог весь вечер толочь воду в ступе ради короткого разговорчика с кем-нибудь нужным. Еще я не сумел вовремя вникнуть в мудрое Фамусовское «А главное — пойди-ка послужи». Не служил! Мой соученик по Литературному институту, в отличие от меня, вник и двадцать два года служил в важном издательстве, как тогда говорили, «сидел на поэзии». Он регулярно издавал влиятельных коллег и, в конце концов, высидел в своем отделе и секретарскую должность в Союзе писателей, и Ленинскую премию, и звание Героя соцтруда, и большую дачу в Переделкино, где живет до сих пор и, вспомнив свое крестьянское происхождение, разводит кур — занятие, кстати, нравственно чистое и общественно полезное. А я не ходил даже на официальные литературные совещания, хотя именно там начальство, присмотревшись к присутствующим, решало кадровые вопросы.

При этом я вовсе не был бессеребренником, и от престижной премии, больших денег или большой дачи отказываться бы, конечно, не стал. Просто на вращение в кругах и сферах у меня не хватало времени — порой и пошел бы, но, как назло, именно на этот час выпадало очередное свидание, менее полезное, но более приятное. А поскольку свиданий было много, щель для карьеры между ними никак не возникала. Одна моя приятельница как-то бросила раздраженно: «Ты хоть думаешь о чем-нибудь, кроме баб? Если тебя вызовут в КГБ, ты и туда на всякий случай захватишь презерватив».