Вадим Крейд - Георгий Иванов

Творческая манера Иванова-поэта менялась от книги к книге. Не у многих поэтов развитие бывает столь неуклонным, без остановок, без самоповторений. Но его темы, герои его книг, герои в подлинном смысле слова, на протяжении многих лет оставались теми же. Эти герои - Петер-бург, Россия, Космос. А из постоянных спутников жизни - более всего Гумилев и Блок, не только как поэты, но и как два полюса единого культурного организма, названного русским серебряным веком. Сам Г. Иванов, как критик, неоднократно писал вслед за Гумилевым, что поэзия - это движение вперед. И в этом отношении не столь уж многие среди его современников были после-довательны. Бальмонт, например, писал по многу стихотворений с одного "клише". В том же грехе критика обвиняла даже Блока. У Г. Иванова каждая без исключения новая книги представляет собой новый этап в его художественном совершенствовании. Однажды он сказал, что легко бы мог написать новый сборник, вроде его собственных "Роз". "Аппарат со мной", - писал он Роману Гулю. Аппарат - это вдохновение, кристаллизовавшееся в технику. Изученная спонтан-ность становится литературным приемом. Вторые "Розы" никогда не были написаны это были бы искусственные цветы. Сами же "Розы" - изысканно холодная, но поистине благоуханная книга - сразу была оценена читателями. "Розы" (1931) были раскуплены немедленно по выходе в свет - редчайший случай для сборника стихов эмигрантского поэта.

Возвращение к тем же темам как следствие единства замыслов на протяжении всего пути проясняется для него самого к 1916 г. Кипевший внутри источник начинал находить для себя широкое русло. Вся будущая художественная проза Г. Иванова с очевидностью имеет связь с этим годом. Действие "Третьего Рима" начинается в 1916 г. и кончается Февральской революцией. На многих страницах "Петербургских зим" речь идет о событиях шестнадцатого года. Даже "Распад атома" отчасти обнаруживает эту хронологическую связь. Шестнадцатый год - последний в жизни той России, духовная принадлежность к которой питала творчество Иванова-эмигранта. Шестнадцатый год - не только время созревания как поэта, но и более широкого самоосознания как литератора. Тогда же был написан рассказ под ироническим названием "Остров надежды", опубликованный в "Лукоморье" в начале следующего года. С него начинается тема, проходящая красной нитью сквозь творчество Г. Иванова. Это блоковская тема, которая может быть понята особенно четко, если мы обращаем должное внимание на заключительные слова рассказа: "Страшный мир наш, страшный".

* * *

Февральскую революцию он приветствовал с энтузиазмом. Об этом свидетельствуют его стихи в старых журналах, впоследствии, однако, не включенные в его поэтические сборники. Эти "несобранные" стихи на социальную тему лишены музыки, которую слышит большой поэт и которая является для него оправданием поэзии как рода деятельности. Позднее, в романе "Третий Рим", отношение к Февралю 1917 г. пересмотрено. Более полное самовыражение находим не в "социальных" откликах, а в более камерных стихах, датируемых тем же годом:

Я разлюбил взыскующую землю,

Ручьев не слышу и ветвям не внемлю,

А если любы сердцу моему

Так те шелка, что продают в Крыму.

В них розаны и ягоды и зори

Сквозь пленное просвечивают море.

Вот - легкие - скользят из рук шурша,

И пленная внимает им душа.

И прелестью воздушною томима,

Всему чужда - всего стремится мимо.

Это стихотворение - своего рода художественное кредо. Эстетические ценности противо-положны житейским "ветрам". Душа поэта, плененная красотой, не привязана ни к чему другому. Поэт находит красоту, где хочет, и в поисках красоты он свободен. Найдя прекрасное, душа поэта пленяется им и с тем большей легкостью отчуждается от взыскующей земли. В принципе не много нового в такой поэтической декларации. Но написанное в год революционных потрясений, это стихотворение говорит о сильной вере Г. Иванова в себя как поэта. Эстетическая надменность как самозащита от избитых и обязательных социальных верований, столь навязчиво традиционных, действительно характеризует это стихотворение. Вместе с тем мы можем видеть и личные настроения поэта, особенно в последней строфе:

Ты знаешь, тот, кто просто пел и жил,

Благословенный отдых заслужил.

Настанет ночь! Как шелк падет на горы,

Померкнут краски и ослепнут взоры.

В отличие от многих энтузиастов из числа интеллигенции, слепо или лицемерно принявших октябрьскую революцию, Г. Иванов видит, что наступили "сумерки свободы". Характерно и предсказание: "ослепнут взоры". Было бы ошибкой говорить о Г. Иванове как о человеке какого-то необыкновенного предвидения. Но этот человек, об аморальности которого было сказано немало уничижительных слов, в самом главном, в неприятии революции как демонической и аморальной стихии, оказался честнее и бескомпромисснее, чем многие блюстители прописной морали.