Илья Эренбург - Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.

Радист Рувим Спринцон и три его товарища пять дней, без отдыха, без сна, без еды, окруженные врагами, направляли огонь нашей артиллерии, Когда немцы подошли вплотную к развалинам, где находилась рация, Рувим Спринцон спокойно передал: «Огонь на нас!» Казалось, выхода нет. Но немцы дрогнули под артиллерийским огнем. Рувим Спринцон и три его товарища выбежали с автоматами, начали уничтожать немцев.

Самолет Бориса Голубева был сбит. Раненый летчик оказался в тылу противника. Четверо суток он брел к нашим. Он дошел. Его перевязали. Он попросил бумагу и написал дрожащей рукой: «Здравствуй, товарищ Сорокин. Пишет тот, кого вы потеряли 9-го числа. Задание выполнено. Машина сгорела. У меня перебита правая рука, обожжено лицо». Напускная храбрость декламирует. Но что возвышенней этих скромных слов: «Задание выполнено».

Наши наступали, но огонь противника был настолько яростным, что пехота залегла. Тогда артиллерист старшина Толстопятов крикнул своим друзьям: «А ну-ка!..» Их было двенадцать. Они прошли к проволоке, пробили проход, прорвались в расположение немцев. Старший сержант Решетов ворвался в дзот и повернул пулемет против немцев. Так двенадцать смельчаков разгромили штаб батальона. За ними пошла пехота.

Несколько наших разведчиков отправились за «языком». Заместитель политрука Куникбаев увидел трех немцев. Он посмотрел, кто из них командир. Двух солдат Куникбаев застрелил, а немца с петличками вытащил из дзота. Прибежали другие немцы. Куникбаев дрался ногами — руки у него были заняты. Он приволок немца, и немец, очухавшись, вытащил папиросы:. «Битте… битте… пожалуйста…» Куникбаев папирос не взял, ответил: «То-то, знаем сами, что биты, и еще не так бить вас будем…».

Это — будни боя, это то, о чем не пишут в сводках, это повседневное мужество наших бойцов. Могут ли понять берлинские биржевики, что такое русское сердце! Они в недоумении смотрят на дымящиеся развалины домов. Почему к этим развалинам не подходят бравые фрицы? Почему не развевается паучий флаг над Сталинградом? Но там — не только камни, там люди. И люди сражаются: это — русские люди. Любовь к родине разлилась, как река в половодье, затопила все. Уже нет отдельной судьбы человека. Есть только судьба родины. Жизнь бойца неразрывно связана с сотнями дружеских жизней, и все они — это жизнь России. Припадая к земле, русский Антей находит новые силы, и он встает, он идет на врага, Антея не сразить. Немцы дошли до Волги. Немцы хотят нас схватить за горло. Но для нас нет «безвыходного положения». У нас есть выход — один, но верный: перебить немцев. И мы их перебьем!

20 октября 1942 г.

Я получил письмо от старшины Николая Кочергина:

«Я — казак, уроженец Сталинградской области, Нижне-Чирского района, хутора Ново-Максимовской. Горько мне, что я теперь не на Дону! Но мои земляки-казаки сейчас в полном смысле слова на месте, — как говорится, казак на коне. Меня воспитал флот, но искорка к коню не гаснет — горит. Порой, глядя на торпедный катер, вспоминаю резвого, поджарого дончака…

Но родина моя не только Дон. Родина моя — и солнечный Кавказ, и Дальний Восток, и степи Украины. Моя родина и Карелия, где я сражаюсь.

Моя мать жила в маленьком городке Ворошиловградской области. Немец оккупировал город. Не знаю, осталась ли моя мать там и жива ли? Если осталась, жива не будет, — у нее мой портрет на стене в увеличенном виде. Я снят в полной форме моряка. Она не спрячет портрет и не уничтожит, на это моя мать никогда не пойдет. Ручаюсь головой, что мать, если попадет к ним, не смутится.

Мой родной уголок в донских степях немец занял…

Была у меня девушка замечательная — в хуторе, недалеко от Клетской. Учительницей была. Где она теперь, не знаю. У меня нет связи ни с кем из родных и друзей. Не одинок я лишь в кругу товарищей. У меня боевые друзья, у них на счету много уложенных фрицев.

Хочу вам еще сказать, что у меня на Дону осталась племянница Нина. Я знаю немца. Эта заразная падаль вырывает крошку из рук матери. У него у чорта, нет что ли детей, а если есть, то какие у него чувства? Если бы бы я знал, что стало с Ниной?

Я — разведчик. Мне часто приходилось иметь дело с этими „героями“ — фрицами. Они себя называют „победителями Нарвика“, а они — трусы. Наши бойцы не такие. Если немец ведет разведку усиленной ротой, наши бойцы зря не палят, они подпустят немца на пятнадцать метров и бьют наверняка. Немец — трус, как заяц. Немец боится одного шевеления наших бойцов.