Илья Эренбург - Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.

Третий день. Взбешенные нашим сопротивлением, немцы открыли ураганный огонь — пулеметы и минометы. Убиты две лошади. Разбили одну повозку. Мы отодвинулись по лощине вниз. Миной был тяжело ранен красноармеец Купряжкин, он вскоре скончался. Немцы пошли в восьмую атаку. От сильного перегрева у старшины отказал наш единственный пулемет. Атаку мы отбили винтовочным огнем и гранатами. Глядим — в лощине три немца. Они были шагах в двадцати от нас. Старшина заколол двоих, третьего задушил руками.

Кольцо вокруг нас сжималось. Положение казалось безвыходным. Очень мучила жажда. Мы взяли немецкие автоматы. Отбиваем атаку. И вот в самую трудную, минуту Васильев и Хромов отделяются от нас и с поднятыми руками идут к немцам. Две коротких очереди из автомата — старшина убил предателей. Осталось трое — старшина, Плешивцев, я.

Немцы снова открыли губительный огонь. Старшина тяжело ранен в руку, но он не двинулся с места. Правая рука цела, и старшина стреляет, приговаривая: „161… 163…“ От большой потери крови он потерял сознание, но быстро пришел в себя. Он приказал Плешивцеву перегрузить все с разбитых повозок. Третьи сутки без пищи и без воды. Есть не хотелось, но вот пить — все пересохло во рту. Было тяжело, зачем скрывать, но воодушевленные нашим старшиной, мы думали об одном: как бы доставить батальону боеприпасы.

Стемнело. Старшина снова пошел в разведку. Он долго пропадал, казалось, уже не вернется. Вдруг видим, пришел, улыбается — доволен. Мы тронулись по лощине, незаметно добрались до опушки леса, а немцы открыли огонь в противоположном направлении. Что случилось? Старшина, оказывается, нашел провод — примерно триста метров, привязал пустой ящик со стреляными гильзами, зацепил за дерево и за повозку. Только мы тронулись, ящик покатился в другом направлении. Это обмануло немцев, они туда начали стрелять. А мы вышли из кольца.

Мы доехали до разобранного железнодорожного полотна. Тут нам преградил дорогу немецкий легкий танк. Мы остановились, ползком подошли к машине на пять метров, встали и с криком „ура“ бросились вперед. Мы захватили двух немцев, исправный танк. Водить танк никто из нас не умел, но общими усилиями завели и двинулись. Так мы благополучно довели танк до расположения батальона, доставили боеприпасы. Старшина имел на своем счету исправный танк, свыше двухсот убитых немцев, двух пленных, три автомата.

Старшина Лычкин остался в части, несмотря на тяжелое ранение. Только по настоятельному требованию Героя Советского Союза майора Зайюльева он направился госпиталь».

Это было полтора года тому назад. В горькие дни отступления такие люди, как старшина Иван Лычкин, закладывали фундамент победы. На пути германской армии встали смельчаки. Трое вышли победителями из неравного боя.

Но, думая о подвиге старшины Ивана Лычкина, я неизменно возвращаюсь мыслями к погибшему под Сталинградом сержанту Якову Мальцеву. Он молчал о себе: как будто он ничего и не сделал. Всех убитых немцев он занес на счет своего боевого друга. Рассказ о подвиге Лычкина озаряет бледное лицо Мальцева. Я не знаю, как ему было суждено умереть, но я знаю, что он погиб смертью героя. Он погиб под Сталинградом, когда на востоке едва проступала заря нашей победы. Друг Ивана Лычкина не мог погибнуть иначе.

Я думаю о том, как Мальцев писал свое письмо. Это было перед боем. Товарищи молчали, курили, каждый о чем-то напряженно думал среди предгрозовой тишины. Что томило Мальцева? Не страх, не тоска, даже не думы о близких, а наверно, были у него и дом и родные. Мальцев болел одним: вот он умрет, и никто не узнает о подвиге Ивана Лычкина. Высокое чувство — дружба воодушевляла Мальцева в последнюю ночь перед боем, в последнюю его ночь. Много в войне жестокого, темного, злого, но есть в ней такое горение духа, такое самозабвение, какого не увидишь среди мира и счастья.

10 марта 1943 г.