Георгий Кублицкий: В стране странностей

Нордкап — в переводе «северный мыс». Туристу, приехавшему сюда на пароходе, выдают красиво отпечатанный диплом. Этот лист картона торжественно удостоверяет, что такой-то бесстрашный путешественник побывал на самой северной точке Европы.

В действительности самый северный мыс материка — в стороне. Это мыс Нордкин. Но он некрасив. Туристам больше нравятся головокружительный обрыв и массивная громада Нордкапа, хотя им кончается не материк, а остров возле материка.

В наше время путешествие к Нордкапу требует не столько мужества и выносливости, сколько времени и денег. Раньше путешественники проливали семь потов, карабкаясь по каменистым скользким глыбам к вершине. Теперь туда ведет удобная лестница. А можно и в автобусе: сел у пароходного причала, вылез на вершине. Так что дипломом путешественника к самому северному мысу европейского материка особенно гордиться не стоит…

Сверху Нордкап срезан, как по линейке. За ним в глубь норвежской земли тянутся причудливые нагромождения скал и безлесные каменистые плоскогорья. В этой горной тундре разбросаны становища саами. Кочевники ставят крытые шкурами или парусиной шалаши там, где могут найти корм северные олени. В деревянных лоханях возле жилищ дубятся в настое березовой коры оленьи шкуры; мальчуганы, играя, арканом ловят друг друга; старый пастух в синей просторной куртке смотрит, чтобы к стаду не подкрался тундровый волк.

Над отвесными скалами кружат мириады птиц. Хлопанье крыльев, крики, гоготанье, стоны, писк, свист — все сливается в оглушительный шум «птичьего базара».

В этот гомонящий мир вторгаются охотники за яйцами и мягким пухом, устилающим гнезда. В туче неистово кричащих птиц, бьющих крыльями, долбящих клювами, смельчак ползет, вцепляясь в малейшие расселины, повисая на руках над бездной. Сорвется ненароком камень- и поминай как звали.

Суровые края, нелегкая борьба за кусок хлеба! Летом — испарения болот, мириады комаров и мошек. Зимой — тьма долгой полярной ночи, разгоняемая лишь мятущимися огнями северного сияния. Таков Фин-марк — полярная окраина страны.

Она соседствует с нашим Мурманском. На другом берегу пограничной реки Паатсо-Йоки поют русские песни. Эта река перегорожена плотиной Борисоглебской гидростанции, в строительстве которой участвовали норвежские рабочие и инженеры. Может быть, бетон лег там, где осенью 1944 года через порожистую быструю реку переправлялась под огнем наша морская пехота, чтобы прогнать гитлеровцев с севера норвежской земли.

Снаряды рвались в низкорослом лесу на речных берегах, вырывая корни берез из расселин скал. Автоматчики перебегали от валуна к валуну, падали в болота полярной тундры, по грудь в ледяной воде перебредали стремительные потоки.

Наши воины ворвались в бухту, где стоит город Киркенес. Кто-то сосчитал: во всем городе уцелело двадцать восемь домов. Остальные были сровнены с землей. Норвежцы не встречали освободителей цветами- цветов не было. Люди выходили из темноты железных рудников, где прятались от гитлеровцев, и молча, крепко, долго жали руки нашим солдатам.

Когда Киркенес стали восстанавливать, то на скале поставили памятник советскому солдату-освободителю. Деньги на памятник собрали рыбаки, матросы, учителя, оленеводы. Эти люди прятали наших летчиков, перевязывали раны русским партизанам в то жестокое время, когда по распоряжению Квислинга без суда расстреливали за сказанное против гитлеровцев слово.

Мыс Нордкап.

Старый норвежский кузнец Рейнгольд Эстрем и его жена Мария Эстрем после войны были награждены орденом Отечественной войны первой степени.

Эти смелые люди спасли от голодной смерти много советских военнопленных, которых гитлеровцы заточили в лагеря на западном побережье Норвегии. Мария Эстрем ночами уносила из дому свертки с пищей и тайком раскладывала их там, куда гоняли на работу узников концлагеря. Пленные звали ее «норвежской мамой».

Когда «норвежская мама» и старый кузнец вернулись домой из Москвы, где им вручили ордена, журналисты спросили, понравилось ли им в гостях.

— Мы обычные труженики, а были приняты, как-королевские персоны, — ответил Рейнгольд Эстрем.

— Много ли друзей осталось у вас в Советском Союзе? — спросили тогда журналисты.

— Больше двухсот миллионов, — сказала «норвежская мама».