Материал некоторых из технических и научных книг Житкова, некоторые сообщаемые в них сведения устарели, но идея, заключенная в них, и по сей день жива и плодотворна. Мысль Горького: «Человек должен уважать труд поколений, живших до него, — только при этом условии возможна непрерывность культуры и преемственность в работе по созданию новых, более свободных, более разумных форм жизни», — эта мысль была родная Житкову. Мало сказать родная: как пафосом новелл Житкова было прославление храбрости, мужества, чести, творческого труда, так мысль о «преемственности в работе поколений» была пафосом чуть ли не всех его технических книг: и «Телеграммы», и «Гривенника», и «Реки в упряжке», и «Про эту книгу», и «Черных парусов», и «Паровозов»… Об этом свидетельствует, кроме творческого пути Житкова, одно из его писем. Написано оно было в 1911 году: Житков вспоминал в нем время, когда, сдав последние университетские экзамены, он поехал летом отдохнуть в имение своего друга, молодого человека, по прозвищу «Батька». В этом письме мысль «о преемственности труда поколений», которая впоследствии сделалась одной из основ его творчества, выражена наиболее полно.
«И вот: солнце на полу и вид книги, которую я люблю, которую я читаю, как откровение, и чувствую не учебник, а вчерашний труд человека, весна в соснах, а главное, солнце, — все это создало в душе то дрожащее, пряное какое-то состояние, которое я люблю, им дорожу, как счастьем, и которое особенно резко испытывал в Васильевке, когда жил у Батьки. Мне попалась пожелтевшая тетрадь в переплете, исписанная старинным почерком кофейного цвета литерами, с кудреватостью росчерков. Чем-то петровским повеяло от крючков, титлов, а гусиное перо иной раз пускало лихой нажим и ухарски закручивало „краткий“ над „и“… Я измышлял, еще и еще, способы определения широты поточней, искал явления с большим изменением координат…Я тогда в первый раз понял, зачем дифференциал, зачем ряды. И вот: нахожу тетрадь. Откуда? Батька объясняет, что это его отец получил от кого-то. Оказывается — мореходная астрономия. „Сие изрядное явление чрезвычайного феномена“, писалось об годовом изменении параллак-са. А солнце светило на эту бумагу с кофейным чертежом, и в душе трепетало что-то и рвалось. Принялся читать сначала. Сжато, но с любовью написано. „Мичман Дырка“ переписывал на Неаполитанском рейде на 30-пушечном корвете. Скоро перестал уже замечать „феномены“ и другие речения, и стал мне близким человеком этот кофейный сочинитель, какую-то преемственность мысли почувствовал. Радость стал испытывать, чуть не восторг. И ему приходило в голову то же, что и мне… И вот опять солнце и книга. Это вот то, что я боюсь потерять в жизни. Если только погаснет этот жуткий интерес и перестанет быть доступным это чувство преемственности — многое для меня погаснет в жизни».
Но этот интерес не угасал, и Житков умел внушить его читателям интерес и любовь к изобретателю радио Попову, и к строителям Волховстроя, и к изобретателю литографического способа печати, — ко всем, кто своим творческим, вдохновенным трудом, подобно «кофейному сочинителю» петровского времени, «участвовал в преемственном труде поколений».
В августе 1936 года Борис Житков приступил к осуществлению замысла, который представлялся ему привлекательным с самого начала его литературной деятельности. На всем протяжении своего литературного пути — и в 1924, и в 1933, и в 1937 годах — он, то в качестве редактора, то в качестве одного из авторов, принимал участие в попытках издательств создать энциклопедию для детей. По тем или другим причинам — иногда по вине издательства, иногда авторов — энциклопедии эти так и не увидели света.
И все-таки Борис Житков оставил после себя энциклопедию. Да еще такую, которая вся, от первой страницы до последней, написана им одним. Да еще самую трудноисполнимую, какую только можно себе вообразить: энциклопедию для малышей, которых и читателями-то не назовешь, потому что они и читать еще не умеют — только-только говорить научились. И самое любимое их слово: «почему?».
В августе 1936 года впервые появляются в письмах и дневнике Житкова упоминания о будущей энциклопедии — о «Почемучке», как он ее называл в просторечии, то есть книге, озаглавленной: «Что я видел».
15 августа 1936 года записано: «Надо браться за книгу для четырехлеток», и 17 августа: «Написал за эти три дня 7 страниц „Почемучки“».
И с тех пор — целая серия записей, вызванных опасениями и тревогой. Трудность избранной задачи и увлекала и пугала его. «Очень трудную форму я взял, — пишет он сестре 30 августа 1936 года, — от первого лица. И этому „я“ 4 года. Объясни метро — мозги вывихнешь. Ну, да там видно будет: напишу до конца, а там начну вычеркивать, что уж очень туго будет. Этакого никто нигде еще не писал. Тропинок по этим джунглям не проторено, и я рвусь целиной и уже ободрался достаточно. Но передыхать тут нельзя, иначе от всего откажешься. Сядешь наземь и заплачешь».
Читать дальше