Евгений Кузьмишин: Калиостро в пасквилях современников. Сборник мемуаров

Фридрих Николай

В Берлине

25 Апреля 1787 года

Здесь видеть можно записки о Калиостре, которых издания некоторые из друзей моих и приятельниц желали, а некоторые опасались. Вам, почтения достойнейшие мои друзья, коих желание изданные в свете сии листы могут удовольствовать, я ничего более не скажу, как только то, что я охотно повиновалась вашему ободрению зделать сию жертву истине; ибо сия же самая истина меня в том уверила, что закон и добродетель от меня требуют открыть свету часть известных мне обманов, и чрез то предостеречь множество добрых людей, чтоб они не попали в ту пропасть, от которой провидение меня избавило.

Ваше ободрение, дражайшая бабушка 8 8 Госпожа старостша фон Корф, урожденная фон дер Вален, бабка сочинительницы с матерней стороны. Дама, имеющая от роду 82 года, которую все вообще в Курландии почитают, коей дом отворен для всех чужестранных, и которая при первом свидании всякаго почитать себя заставляет. , принесть в предосторожность другим пред целым светом верное признание в прежних моих суеверных мечтаниях, весьма много способствовало к исполнению желания друзей моих. Колико безпокойств, колико огорчений ощутило матернее ваше сердце, видя меня замешавшуюся в такое общество, коего Калиостр был начальником. Ты любезная мать, ты тотчас проникла человека, на коего дитя твое и некоторые из ея друзей как на пророка Божия взирали! Боже, дай, чтобы сия из глубины сердца вопиющая благодарность, которую я теперь пред целым светом за мудрые ваши советы вам воздаю, которых однако ж я, погруженная во тьме суеверия, внимать не хотела, чтоб благодарность сия, говорю я, возмогла истребить из вашего матерняго сердца то огорчение, которое я некогда в моей жизни вам причиняла! Я же, с моей стороны, тем с большим веселием буду благодарить Творца моего, взирая на сие прошедшее время, потому что оно было мое воспитание, оно научило меня в безопасности по свету странствовать, и показало мне путь к вечности.

Теперь я к вам обращаюсь, дражайшие мои друзья и приятельницы, которым для разных причин желалось, чтоб я сие сочинение уничтожила. Сие желание ваше родилось, без сумнения, от попечения вашего о моем спокойствии; но была ли бы та душа достойна вашего дружества, которая бы из малодушия или от мягкосердия захотела отстать от такого предприятия, коего польза рода человеческаго требует? Не советь ли наша отдает нам справедливость? И истинное блаженство человека не от него ли самого зависит? В таком случае, может ли что—нибудь значить площадное мнение? Итак, не опасайтесь, дорогие друзья мои, не опасайтесь о моем спокойствии, поелику я ни чрез какой постыдной поступок себя не обезславлю и ни единаго шага такого не зделаю, которой бы мог меня о самомалейшем моем деле привесть в раскаяние. Опыт и разум уверяют меня, что издание сего сочинения будет полезно роду человеческому; и ежели совесть моя запрещает мне о нем молчать, то я охотно повинуюсь гласу, повелевающему мне принесть истине сию жертву. Положим, что я подам чрез то повод к насмешкам неправедных кривотолков; но они меня нимало тронуть не могут, кольми паче отвратить от моего намерения, потому что я пред Богом могу сказать, что одно лишь желание избавить добродетельныя души от повреждения вложило в меня смелость при теперешнем случае, когда суеверие и сумозбродство зделались столь обыкновенны, самой уверить моих современников, чтобы каждой человек, попавшийся на путь желания к чудесам и к сверхъестественным силам, по коему и я некогда странствовала, мог видеть, куда он его ведет. Вся моя прозьба до вас! – чувствительные друзья мои, а особливо до вас! – еще больше чувствительныя приятельницы, состоит в том, чтоб вы с такою же холодностию принимали недоброжелательные толки о сем сочинении, с какою я сама их принимать буду. Будьте уверены, что незаслуженная похвала лишь одна в состоянии возмутить мой покой, справедливая же хула – никогда; и что пока я буду иметь место в добродетельных ваших сердцах, чем я уже несколько лет имею щастие наслаждаться, до тех пор ничто не в силах нарушить моего спокойства. Ибо обладание дружбы вашей несравненно для меня дороже, нежели толки тех, которые мне ни чести, ни безчестия зделать не в силах, потому что они не ведают побудительной причины моих поступков.

Тебе, дражайший друг *****, которой сперва желал видеть Калиостра в сем сочинении обнаженнаго, а теперь воображаешь, что я напрасно подвергаю себя всенародным толкам, когда и без того уже известно, что Калиостр обманщик и что истина сия, которую я еще подтверждаю, может быть, ко вреду моему, уже целому свету известна, так тебе! – и всем тем, которые одного с тобою мнения, я должна сказать, что для изобличения одного Калиостра в теперешнем его положении я бы в жизнь мою не обнародовала сего сочинения, ежели бы я не была совершенно уверена, что кроме Калиостра, Шрепфера и Гасснера, есть еще многия тихим образом повсюду ползающия орудия властолюбивых Езуитов, которые множество честнейших людей обольщают ложными обещаниями о доставлении им сверхъестественных сил, и наподобие Калиостра заводят общества, дабы помощию оных достигнуть до своего намерения, которое в том состоит, чтоб слепою верою и слепым послушанием покорить людей под свое иго; и, конечно, со временем сие им удастся, ежели нет еще ни одного человека из обманутых ими, которой бы осмелился громко и верно, с позволения столь многих еще живых участников таковой истории, все открыть, дабы чрез то другия добродетельныя души, которыя, желая быть лучшими, обманываются подобными обольщениями и плутовствами, могли сравнить здесь сказанное с тем, что над ними играется, и изследовать, сколь много имеют сходства между собою предлагаемыя им учения и обещания с наставлениями и плутнями Калиостра.