Леонид Бляхер - Поход за волей. Забытая война на Амуре

По идее, к тому слову должны были прилагаться жалование и хлебные отпуска, русские товары для обмена, порох, ружья. Вот только поставлялось все это очень не регулярно. Челобитные с просьбой о том, чтобы «пожаловать» невыплаченное довольствие и прочее были общим местом в те годы. От всех благ оставалось только слово. Милостивое слово – оно, конечно, замечательно, только ведь его на хлеб не намажешь, в карман не положишь. А деньги, прибыток, хабар нашему герою нужны очень. И не просто мошну набивать. Деньги – это небывалый для того времени авторитет частного лица. Ведь хоть и обласкан Ерофей Хабаров в Стольном граде, дружен со знаменитыми в Сибири людьми, а все же сам он – не то, что не воевода или сотник, так даже не «поверстанный» служилый человек, не купец и не мещанин. Так, промышленник, хотя и не бедный.

Но пушной промысел становится все более рискованным. Тут-то и вспоминает Ерофей главную беду Восточной Сибири – нехватку хлеба и соли. В устье реки Куты, по которой некогда плыл на Лену, обнаружил он соляные ключи. Взял их в аренду, поставил варницы. Дело было непростое. О ключах знали многие, только промысел организовать опасались. Но промышленник справился. Или сам знал, как варницы поставить, или знающих людей нашел. С тех пор и до конца его жизни эти варницы снабжали солью землю за Енисеем и Байкалом. Там же, неподалеку, его покрученники распахали поля, арендованные Хабаровым за уплату десятой части. Поднятая новь дает завидный урожай – почти тысячу пудов зерна в год продает Хабаров. Сегодня над этими полями гуляют волны водохранилища, питающего сибирские гидроэлектростанции. А некогда пашни, начало которым положил Хабаров, кормили всю Иркутскую губернию.

В то время, когда Хабаров переносит основную (по крайней мере, видимую) деятельность с пушнины на землепашество и добычу соли, в Якутск, ставший центром самостоятельного воеводства, прибывает настоящая власть. В острог из Москвы явился воевода – царский стольник Петр Головин, да не один, а с младшим воеводой Матвеем Глебовым, дьяком Ефимом Филатовым, двумя письменными головами (что-то вроде чиновника по особым поручениям) и четырьмя сотнями городовых казаков и стрельцов. Прибыли они не просто так, но с многочисленными царскими наказами об увеличении ясака, приведении под цареву руку новых поставщиков пушнины и тому подобными строгими повелениями.

Головин правителем оказался жестким. Хотя обвинения его в мздоимстве, как часто бывает, были, скорее всего, поклепом. Доносы в то время – едва ли не главная форма «обратной связи» власти с подданными. Писали их и на якутского воеводу. В стиле: как так, при деньгах и не ворует. Не бывает этого. Только не того уровня фигура, чтобы на мелочь зариться. Род Головиных – один из первых и древнейших на Руси. Более вероятно, что повеления, наказы государевы он старался исполнить в силу своего разумения. Но человек он был не местный, оттого множество неприятностей при его правлении и случилось.

По его велению было переписано ясачное население, что местные жители восприняли едва ли не как наступление последних времен. В результате переписи ясак с якутов возрос почти вдвое. Вроде бы, правильно все, по закону, да только не по правде. Не по-людски. Роптали инородцы. Казакам и прочим посадским велел перенести острог на новое место, где бы его разливы реки не рушили. Вроде бы и это правильно, но тяготно для привыкшего к воле сибирского люда. А если добавить сюда повинности, которые появились с новым воеводой, то картина и вовсе невеселая получается.

Ото всей этой радости в 1642 году народ восстал и, как в Мангазее, осадил крепость с засевшим там воеводой и городовыми казаками. Воевода Матвей Глебов предлагал с восставшими людишками договориться. Только Головин на переговоры не пошел, а сел в осаду. И не прогадал. Посланный в Енисейск гонец вернулся с подмогой. А между восставшими якутами и русскими пошли разногласия, и они… разошлись по своим делам. Головин же двинулся за ними и по частям рассеял и разгромил восставших, несколько человек казнил, многих бросил в тюрьму. Все это для Сибири было явлением неслыханным.

Не то что люди здесь не гибли – напротив, к смерти в бою или на охоте, да и просто в походе, здесь были привычными. А вот к казни и тюрьме – нет. Любая сибирская власть понимала – конечно, народишко здесь не сахарный, только ведь другого взять негде. Мало людей. Очень мало. Потому и берегли и лелеяли каждого: умелый мастеровой, оборотистый купец, промышленник мог себе в Сибири позволить больше, чем иной боярин при царском дворе. Да и просто житель чувствовал себя от власти вполне защищенным. Ведь если что не так, собраться в Сибири еще быстрее, чем за Уралом – взял котомку и пошел. Сибирь – она везде Сибирь.