Леонид Аринштейн - Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920

© Грифон, 2007

© Л. М. Аринштейн, составление, композиция, подготовка текстов, 2007

© В. С. Голубев, оформление, 2007

В незатейливом анекдоте о Петьке, сидящем на рельсах, и Василии Ивановиче с его «Подвинься, Петька, я тоже сяду», – может быть, лучше, чем во многих исторических трудах, схвачен тот уровень бессмысленности, который охватил русское общество в первой четверти двадцатого столетия и привел к катастрофическим войнам и революциям 1914–1920 годов.

Я, признаюсь, не люблю исторических трудов. В них все слишком выстроено: факты, причины, следствия гладко подогнаны, как в регулярном французском саду. В реальной жизни нет такой правильности. А если добавить к этому характерное для большинства работ историков многословие и тяжеловесность стиля, то понятно, почему их мало кто читает.

Другое дело – мемуары. Пусть они не столь глубоки, как академические исследования, но зато насколько они свободнее, живее, насколько вернее передают вкус и запах эпохи. Понятно, и здесь есть свои огрехи. В мемуарах много неточностей: то память подведет мемуариста, то хочется ему выдать желаемое за действительное, да и самому немного покрасоваться. И все же, в лучших произведениях мемуарной литературы немало убедительного, увлекательного, исторически верного. Особенно это относится к тем из них, которые были написаны вскоре после событий, по горячим следам. Это, собственно, даже не воспоминания, а свидетельства современников. Большая часть книги как раз и состоит из такого рода материалов – свидетельств о двух войнах, Первой мировой и Гражданской, и двух революциях, Февральской и Октябрьской. Перерывая на протяжении довольно длительного времени различные исторические труды и мемуары на эту тему, я как-то скорее даже подсознательно, чем целенаправленно отбирал именно такого рода свидетельства.

Действительно, в десятках исторических трудов и воспоминаний я читал о самоубийстве Донского атамана Алексея Максимовича Каледина. Но по-настоящему я почувствовал всю глубину и неотвратимость этой трагедии, когда прочитал очерк М. Богаевского, человека, близкого Каледину, с которым тот советовался по важнейшим вопросам в последние свои предсмертные дни и который вбежал в комнату атамана через несколько минут после выстрела… Очерк был написан уже через 3 или 4 дня после рокового события, а сам М. Богаевский как бы расписался кровью за свою правду – в том же 1918 году он был расстрелян большевиками.

Или же не столь трагический, но столь же эмоционально впечатляющий «эффект присутствия» в записи драгунского офицера Аркадия Столыпина о его состоянии, когда вскоре после Февральской революции ему было приказано снять с погон вензеля Императора…

Я не хочу этим сказать, что воспоминания, написанные двадцать или тридцать лет спустя, не могут быть столь же увлекательны и исторически правдивы. Например, воспоминания графа Зубова о революционных днях в Гатчине или впервые публикуемые по рукописи воспоминания Н. Я. Галая о его восприятии двух революций не уступают свидетельствам, написанным по горячим следам.

Важным критерием при составлении книги было для меня, помимо сказанного, свежесть материала. Я стремился отобрать не только самые любопытные, но и наименее заезженные воспоминания. С этой целью я определил круг лиц и событий, которые по моему разумению, с одной стороны, должны быть всем интересны, а с другой – не очень известны. Вот, к примеру, адмирал Колчак. Сколько всего и возвеличивающего и уничижительного написано в книгах и показано в фильмах об Омском периоде его жизни и о его трагическом конце. А вот интереснейший период, когда он командовал Черноморским флотом (где его и застала революция), мало кому, кроме специалистов, известен. Или же генерал Ренненкампф. Несть числа военно-историческим трудам, посвященным не самой удачной операции русских войск в Восточной Пруссии в начале Первой мировой войны, но одно из центральных действующих лиц этих событий – генерал Ренненкампф остался где-то в тени, припечатанный к тому же военными историками серией нелестных эпитетов.

И еще одна особенность этой книги. Я убежден, что длинные, растянутые на многие десятки и сотни страниц повествования не способствуют восприятию современным читателем динамики той эпохи.