Герман Шелков - 1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

Я догадался, о чем идет речь: какие-то женщины продавали себя тем, у кого водились деньги. Мне стало любопытно. Я сказал: «А что, поедем! Я тоже хочу купить себе развлечение!» И мы выбрали подходящий денек и поехали на окраину города. Подошли к забору, постучали в калитку. Отдельный деревянный дом стоял во дворе. Все три окна и веранда плотно зашторены. Вышла какая-то бабуся и отворила калитку. Мы пошли за ней. В доме Пашу-Сытого встретили две женщины в темных красивых платьях, обе симпатичные и ухоженные, с лакированным ногтями, с помадой на губах, с тушью на ресницах. Таких дамочек я еще никогда не встречал. Они стали улыбаться мне, а одна из них спросила: «Чего желаешь? Красиво отдохнуть? Это будет стоить триста рублей за два часа. И только для такого хорошенького, как ты!» Она льстила мне, но это было приятно. О цене я знал заранее. Цена была высокая, как в коммерческом ресторане. О невероятно высоких ценах в коммерческих ресторанах Москвы и Ленинграда ходили легенды, и я не мог представить себе, как можно потратить на ужин две тысячи рублей, а теперь понял: смотря какая женщина будет рядом. На таких дамочек, что стояли сейчас передо мной, не жалко и трех тысяч! Были бы деньги. Паша-Сытый сказал: «Наденька, займись моим приятелем, угости его хорошенько! Я тебе прибавлю…» Наденька, которая разговаривала со мной, повела меня в комнату. Там было хорошо и уютно. Я впервые в жизни увидел кожаный диван. У меня была с собой бутылка вина и печенье, и мы выпили. Наденька взяла меня за руку и сказала: «Я думала, ты дрожишь, а ты спокоен. Я тебе нравлюсь? Сколько тебе лет? Семнадцать? А мне двадцать восемь. Давай, я помогу тебе раздеться». Она расстегнула мою рубашку и увидела на груди татуировку – контур женской головы, которую я заказал у одного художника. Этот художник взялся сделать работу за три сеанса, но после первого угодил в больницу с аппендицитом, и наступил продолжительный перерыв. Наденька сказала: «Это будет портрет твоей девушки? Как ее зовут?» Я махнул рукой: неизвестно, когда работа будет закончена. Потом я сказал, что все равно доведу начатое до конца. И это не портрет моей девушки, а портрет сестры. «О, как забавно! – сказала Наденька. – Ты так любишь сестру? Впервые в жизни вижу подобное. Что она тебе, твоя сестра? Почему ты ее так любишь?» Я вынул фотографию Анюты. И Наденька перестала улыбаться и пересела с дивана на стул. Лицо ее сделалось озабоченным. Я удивился такой перемене. Наденька нервничала. «Она умерла, да?» – спросила она. «Да, – сказал я. – От туберкулеза. И я хочу, чтобы моя Анюта всегда была со мной – здесь, на груди». Наденька вышла из комнаты, потом вернулась. Закурила длинную дамскую папиросу. Выпила вина. Я не понимал, почему она волнуется. Что случилось? «Пообещай, что не сделаешь мне ничего плохого, – произнесла Наденька. – Я дружила с ней, мы были подругами. Она была очень хорошая, наша Марина. Так она себя называла. Мы не знали, что ее зовут Анюта. Когда мне рассказали, что она умерла, я плакала». Я всполошился: «Ты знала мою сестру, мою Анюту? Она торговала на улице дрожжами и папиросами. Привозила нам мешок еды и других гостинцев. Если бы не она, мы бы, скорее всего, померли. Но почему она называла себя Мариной?» Наденька сказала: «Не знаю. Меня тоже не Наденькой зовут, а Светланой. Но мы, конечно, разные… Она на улице папиросами торговала, а я здесь…» Когда Наденька замолчала, возникла длинная пауза. Мы оба не знали, что говорить, и сидели почти без движения. Я этого не ожидал. Уверенность и беззаботный вид хозяйки комнаты исчезли. Казалось, что эта женщина испытывает неловкость, точно это она пришла ко мне в гости, а не я к ней. Мы оба ощущали какую-то пустоту. Наконец Наденька глубоко вздохнула и сказала: «Надо же, какой странный день! Ничего не выйдет… Только, наверное, в другой раз и не со мной. Платить не нужно… Выпьем чаю и подождем твоего приятеля». Наденька пошла заваривать чай. Я сидел и курил, не понимая, что произошло. Выходило так, что Наденька знала мою сестру. Наверное, их познакомила торговка, родственница нашего покойного соседа, Николая Егоровича. Они дружили. Но как они могли дружить? Анюте было шестнадцать лет, а Наденька намного старше. Догадывалась ли Анюта, что эта дамочка торгует собой? Она ничего не рассказывала о своих знакомых. И тогда я подумал, что моя сестра просто-напросто жила здесь, снимала угол в этом самом доме. Отсюда уходила торговать дрожжами и папиросами и сюда возвращалась усталая и голодная. Может быть, так и было. И Наденька поила ее чаем, когда не была занята со своими гостями. Но где именно она жила в этом доме? Мне захотелось это выяснить. Я встал и вышел из комнаты.