Герман Шелков - 1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

В обществе того времени не было согласия. Люди проявляли друг к другу чаще недоброжелательность, чем доброту. Уважали лишь тех, кто показал силу и волю. Нужно было сделать так, чтобы вас боялись. Это и было уважение. Именно это я и сделал – заставил меня бояться. На базе меня зауважали. Даже тот недобрый шофер быстро забыл о своей обиде, угощал меня папиросами, рассказывал смешные случаи и, бывало, в пивной покупал мне пиво. В общежитии мне тоже пришлось несколько раз затеять драку, чтобы дать отпор некоторым распустившимся хамам. После войны очень много было развязных, некультурных людей, презирающих учтивость и вежливость. Они были везде. Ходили компаниями и поодиночке, вваливались в помещения, грубили, хамили, ненавидели интеллигентов и людей в очках. Одеты они были почти одинаково: сапоги, короткое пальто нараспашку, кепка на два размера меньше, иногда без козырька, а под рубашкой обязательно тельняшка. В 1947 году в нашем общежитии проживало десятка два таких типов. Казалось, что хамство и наглость были их единственными способами выразить себя. Будто держаться по-другому они не умели. Проживание рядом с такими личностями стало для всех ежедневным испытанием. Для обычных людей это было порой невыносимо. Жизнь и без того была очень трудная, а тут еще эти типы. Говорят, они были по всей стране. Но никто ничего не мог поделать – ни органы правопорядка, ни фронтовики, ни власти, ни сам Сталин.

Поселившись в общежитии, я в первый же день столкнулся лицом к лицу с двумя «мордами» в коротких пальто нараспашку, с папиросами в зубах и с наглыми ухмылками. Они назвали меня «шкет», хотя на ребенка я никак не был похож. Последний год я хорошо питался, вырос и окреп. Но они унижали всех, кто еще не дал им отпор, не показал силу и бесстрашие. «Эй, шкет, деньги есть?» – спросили они меня. Я стал улыбаться и сказал: «Дяденьки, вам деньги нужны? Есть деньги, есть!» После этого я живо сунул руку за сапог, вытащил нож и бросился на одного из обидчиков. Ни тот, ни другой этого не ожидали. Один из них прыгнул в сторону, а второй растерялся, и я ему порезал пальто и даже задел ножом лицо. «Еще раз посмотрите в мою сторону, порежу обоих! – заорал я. – Глаза выколю, и будете палочкой цокать! Носы отхвачу!..» Я размахивал ножом и видел, что «морды» меня боятся. Они были хулиганы, а не убийцы. И они ушли, шипя, ворча и грозя мне местью. Позже у меня вышло с ними еще три стычки, и в одной из них мне разбили лицо. Однако я снова показал себя. Драка случилась в коридоре на втором этаже, где я проживал, и на шум выглянули мои соседи. Они приоткрыли дверь, и я успел заметить у них на столе графин с водой. Я бросился в комнату соседей, оттолкнул их, схватил графин и выбежал в коридор. Разбил графин об стену, при этом крепко держа его за горлышко. «Ну что, суки? – закричал я. – Смерть пришла, а вы без галстука? Порву, падлы!» «Морды» попятились, но я действовал решительно: одному из них, самому злому, который разбил мне лицо, я стал бить острыми осколками графина по ногам.

Он выл и размахивал руками, и руки его, поэтому, тоже пострадали. Приятели утащили его, обливающегося кровью, и в этот раз я не услышал ни одной угрозы. Соседи качали головами: «Ну и ну! Ты же мог его убить!» А я сказал: «Таким гадам и не нужно жить. Это ни к чему. Баловство это!» Я отдал им деньги за графин. Убрал осколки стекла. Заплатил уборщице, чтобы она почище вымыла пол. Уборщица сказала: «Правильно, сынок. Житья от них нет, измучились все. Тот, которого ты наказал, мне, старой женщине, плевал прямо на голову!» Этот особенно злой хулиган долго ходил с палочкой, хромал. Но травмы изменили его отношение ко мне. Он и его дружки отстали от меня, обходили стороной или делали вид, что мы незнакомы. Потом он вовсе исчез, уехал. Меня это вполне устраивало. Другие же люди продолжали страдать от хулиганов, и спасения не было видно…

В том же 1947 году я сделал открытие, которое, впрочем, ничуть меня не удивило. Я узнал, что на нашей хозяйственной базе здорово воруют. Тащат государственное добро. Но не шумно и отрыто – как налетчики, а тайно и тихо, как мыши. Все шоферы занимались приписками, накрутками, входили в сговор со снабженцами, и те ставили подписи в «липовых» накладных. Водители грузовиков делали три рейса, а писали «шесть», а то и больше. Подкручивали спидометр, сливали «сэкономленный» бензин. Кладовщики договаривались с экспедиторами, и те принимали «моченый» товар. Сахар, крупу и прочие сыпучие товары мочили водой, чтобы они прибавляли в весе. Наверное, все эти беззакония были возможны лишь потому, что на нашей базе не было «сознательных» работников, все желали побольше заработать. Люди рассуждали просто: нужно использовать возможность сейчас, пока она существует. О государственных интересах не думали. Я тоже не думал. Поступал как все. Кладовщики сразу сделали мне коммерческое предложение, и я его принял. Слишком хорошо я помнил, как еще недавно, в войну, мы недоедали, как мы бедствовали и страдали. Поэтому я хотел жить хорошо. Потому-то и согласился воровать. Отвозил намоченные сахар и крупу, менял ярлыки на мешках, устраивал пересортицу, подсовывал «липовые» накладные, где указывалась другая сортность продукта. Мне было шестнадцать, и я не думал о последствиях. Я определенно не давал себе никакого отчета в сложившейся ситуации на базе. Лишние деньги – хорошо! Только так я и рассуждал, похлопывая себя по карману. Сошелся с одним кладовщиком, Павлом К., по прозвищу Паша-Сытый. Он был плотный, мордатый, поэтому его так прозвали. Мы вместе выпивали, ходили играть на бильярде. Ему было тридцать шесть лет, то есть он был на двадцать лет старше меня, но держались мы как приятели. Бывало, приходили к нему домой, пили водку, закусывали салом, потом шли в клуб на киносеанс. Как-то раз я спросил его, почему он до сих пор не женат. Паша-Сытый ответил мне, что всему свое время. «Как сколочу приличный капитал, так сразу уеду из этих мест в Крым, к морю, – сказал он. – Куплю домик и женюсь. А пока я пользуюсь одним адресочком и вполне доволен! Если интересуешься, могу и тебя прихватить с собой. Там хоть и дорого берут, зато обслуживают по первому разряду».