Петр Любомиров - Записки пулемётчика

Любви?..

Перед тем, как поставить последнюю точку, я снова и снова обращаюсь памятью к тем далеким, ставшим уже историей дням, когда от моря Баренцева до моря Черного, гремели черные, почерневшие от порохового дыма орудия.

Вспоминаются строки из стихотворения, которое осенью 1943-го где-то прочитал я — то ли в дивизионной газете, то ли в одной из фронтовых листовок.

Стихотворение это, если не ошибаюсь, принадлежит поэту Якову Хелемскому:

Я вижу эту землю. Едва закрыв глаза, вижу далекие, одну за другой возникающие картины.

...Огромное за Жиздрой поле, похожее на Бородинское, только без мраморных обелисков. Изрытое, изъезженное, исполосованное гусеничными следами вдоль и поперек. И на нем, на этом огромном поле, от края до края, докуда видят глаза — все танки, танки, танки. Великое множество черных бронированных чудищ, наших и немецких, исковерканных, искореженных, обуглившихся, еще источающих чад.

Танк на танке, железо на железе...

Хлебное поле после танкового побоища.

И в этом железном хаосе — укрощенные «тигры», «пантеры», сломленные сверхмощные «фердинанды» — с их помощью Гитлер рассчитывал раскрутить колесо истории по-своему.

Почти такое же скопление танков еще раз мне довелось увидеть два года спустя после войны, когда возвращался домой после демобилизации.

Опаленные огнем, те же расплющенные, раздавленные машины с разодранными боками и днищами, свороченными на сторону башнями, размотавшимися ржавыми гусеницами. Только теперь эта некогда грозная боевая техника, сокращенно именовалась металлоломом, и сваленная у заводских подъездных путей, она смиренно дожидалась своей очереди на отправку в мартены.

...В дыму военная дорога, по которой нескончаемым потоком идут и идут войска на запад. На повороте — одинокое дерево с напрочь снесенной осколками снарядов вершиной. К обгорелому стволу прибит большой щит, на щите — слова:

Вперед! Позор и смерть

тому, кто отстает (Суворов)

За поворотом — еще дерево, еще щит:

Для тех, кто отправляется на фронт

как представители рабочих и крестьян —

выбора быть не может. Их лозунг должен

быть — смерть или победа.

Никогда раньше я не читал этих строк, врезались они в мою память, какими были выведены на щите. И сейчас, три десятилетия спустя, цитирую не по Собранию сочинений...

Думаю сейчас о кубинской революции: кубинцы начертали на своих знаменах все тот же в сущности ленинский мужественный призыв: «Родина или смерть! Мы победим!»

...Вижу у дороги огромный, метра три высотой, березовый светлый крест с готическими черными литерами на перекладине. За ним — густой лес тоже березовых, только меньших размерами, крестов, аккуратно, с геометрической точностью, поделивших вокруг всю землю.

Сколько их, этих крестов?

Сотни?

Тысячи?

Несколько тысяч?

Глаз не видит окончания кладбища...

Свежие комья земли, а на ней — дощатые, сколоченные наспех памятники с жестяными, а то и просто фанерными красноармейскими звездами — могилы русских, украинцев, белорусов, грузин, узбеков, татар, удмуртов... Наших много погибло в войну, но разве мне легче оттого, что «тех» тоже погибло немало?

Однако, может быть, мне следовало вспомнить и рассказать совсем не об этом?

Так о чем?

Мне затруднительно сделать выбор.

Хорошо выбирать, раскладывая по полочкам, когда все улеглось, остыло. А если всего этого еще нет?

Во мне и сейчас словно бродит, не перебродило еще минувшее. Иногда кажется, что только вчера, сегодня, всего час, минуту назад — вышел из боя.

Я бреду узким проселком неподалеку от аэродрома, направляясь в воскресный день в лес за грибами. Внезапно надо мной, стремительно набирая высоту, проносится серебристый Як-40. Я задираю, как и все, голову, провожаю глазами быстро исчезающий самолет, а сам, незаметно для себя, начинаю думать: что было бы, окажись это — не мирная пассажирская машина, а вражеский бомбардировщик? Не хочу, но память помимо моей воли начинает фиксировать направление, скорость полета, отсчитывать метры.

Если бомба сброшена там, вон над той одинокой сосной, в трехстах шагах от проселка, где, в каком примерно месте — ближе или дальше нас, правее или левее — упадет она на землю?

Сам того не желая, я прикидываю: до леса не так уж и далеко, можно успеть! Лес не велик, но он плотный, густой, там легко рассредоточиться взводу, даже роте. А вот на равнине, в пойме протекающей здесь речушки, пехоте придется трудно...