Петр Любомиров - Записки пулемётчика

И чтобы вернуться теперь снова на Родину, нам нужно уже не оглядываться, не смотреть назад, где осталась родная земля, а шагать вперед, как можно быстрее продвигаться в заданном направлении.

Первая ночь!..

Самая тревожная, на незнакомом чужом берегу, в чужом городе, в чужом японском соседстве!

Еще ничего не ясно, не выяснено окончательно: кто же из нас завтра окажется в этом городе лишним? Кто сделается истинным хозяином положения? Или будет смят, уничтожен, сброшен в море. Еще нам не известно, идет ли с севера, с суши помощь? Далеко ли она, та помощь от Сейсина?

Тридцать лет спустя, как война закончилась, я вспоминаю сегодня тех, кто в ту первую, самую тревожную сейсинскую ночь был рядом.

Вспоминаю моих друзей молодых десантников. Василия Трофимова — чуваша, колхозника из Канашского района. И Сергея Маркова — рабочего с торфопредприятия Васильевский Мох Калининской области. Оба они входили в отделение, которым я командовал, оба «туго» знали свое дело, ни в чем не подводили. А кроме всего прочего, оба были просто замечательными парнями, военными «работягами», честными и порядочными во всем — даже в самых мельчайших мелочах солдатского быта.

Вспоминаю младшего сержанта Юрия Алексеева — москвича, сержанта Галея Кусакбулова — из Башкирии, старшего сержанта Василия Бертова, бывшего калининского партизана. Много каши съели мы вместе из общего котелка, дружили и ссорились, иногда и крепко ругались между собой, но всегда держались друг друга; в трудные минуты не помнили обид, шли на выручку в бою.

И конечно же, еще и еще не могу я не вспоминать общего нашего командира, нашего взводного, старшего лейтенанта Попова.

Владимир Сергеевич Попов донской казак, родом из станицы Облиевской Ростовской области. Там он работал заместителем директора совхоза, оттуда, из Облиевской, и ушел в армию.

А где-то сейчас он?

И где сегодня другие наши десантники, мои боевые друзья, побратимы по тринадцатой бригаде морской пехоты? Как живут они, чем занимаются, вспоминают ли время от времени друг друга?

Не забыли ли за сегодняшними будничными своими делами Дальний Восток, сейсинскую эпопею?..

И сладкая надежда меня тешит: прочтут ребята эти «Записки» — отзовутся.

Корею, как и Японию, шутливо называли тогда страной наоборот. Все казалось здесь необычным. Кореец затачивал карандаш движением ножа не от себя, как принято у нас, а к себе; писал не по горизонтали, а по вертикали и не буквами, а иероглифами; уличное движение в корейских городах — было не такое, как у нас: не правое — а левостороннее.

И природа в Корее совершенно необычна.

Русский поэт, любивший воспевать экзотику, некогда восклицал:

Я бы не удивился, увидев синие листья на деревьях, которые росли в Корее. Первое впечатление об этой стране было у меня именно таким: мы попали, если не на Венеру, так на Марс или какую-то другую неведомую нам планету.

С ума сводила тропическая, доходившая до пятидесяти градусов жара. Гимнастерки и тельняшки — хоть выжимай. А по утрам холодище! Поднимаясь с восходом солнца, мы зябко поеживались, вспоминали дом, русскую печку, мечтали хоть о каком-нибудь огоньке, к которому так и хочется протянуть, погреть руки.

С утра и до ночи перед нашими глазами маячили горы. Сопки набегали на сопки, лезли, отчаянно громоздились друг на друга. Высоко в небо упирались их голые конусообразные вершины, словно отшлифованные облаками.

Облака были белые. Перламутровыми островами они уходили на запад, а им вослед, на запад, на Родину, уносились и наши думы.

На горных кручах — на солнцепеке — грелись большие, длинные, покрытые чешуей змеи. Заслышав стремительный бег самоходок, они лениво поворачивали головы, осматривались. Впечатление было такое, что они вовсе и не собирались спасаться, уступать дорогу, дожидались, чтобы погибнуть под тяжелыми, быстро несущимися машинами.

Картины Кореи, первые впечатления об этой прекрасной стране мелькали, прокручивались перед нашими глазами со скоростью гусеничных катков самоходок. В калейдоскопе трудно было разобраться. Многое сразу же забывалось; самое главное оставалось на всю жизнь.

Память снова возвращает меня к Сейсину.

Странную картину являл собой город в первые часы после освобождения. В пустых домах, на безлюдных улицах и даже в пустынных окрестностях города — ни души! Все словно вымерло.