Петр Любомиров - Записки пулемётчика

Впечатление было такое, что продираешься сейсинскими улицами наощупь, руками проверяя почти каждый кирпич в каждом здании, только что не лбом высекаешь об эти кирпичи искры. Все вроде предусмотрено, учтено, двигаешься вперед со всеми мыслимыми предосторожностями, а кажется, что воюешь вслепую, с завязанными глазами.

И морские пехотинцы, и танкисты — все кто высадился на сейсинском берегу, действовали небольшими группами. А это означало, что каждому, не только командиру, но матросу, солдату приходилось самостоятельно, без всяких подсказок, принимать решения.

— Каждый сам для себя должен быть генерал-майором! Или еще лучше — генерал-полковником. Только так! Иначе — какой же из тебя десантник? На что ты годишься? — такими словами напутствовал нас перед боем наш командир взвода гвардии старший лейтенант Попов.

Наш старший лейтенант — человек авторитетный, редкой исключительной отваги. Еще в 1942 году, в битве за Кавказ, командуя разведчиками на Туапсинском направлении, он был награжден двумя орденами — Красного Знамени и Красной Звезды — за дерзкие вылазки в тыл к немцам и находчивость, проявленную в боях на труднодоступных кавказских перевалах. Его опыт сильно пригодился нам в горах Кореи.

— А нельзя ли, товарищ гвардии старший лейтенант, быть сразу аж маршалом? Для самого себя, конечно... — в шутливом тоне допытывался младший сержант Алехин, командир бронемашины.

— Можно, Алехин! Почему нет? Можно и маршалом. Все зависит от тебя самого. Посмотрим, что покажешь в бою на своей машине...

В уличных боях в Сейсине броневик Алехина держал связь между атакующими группами десантников.

Недавно еще младший сержант всерьез горевал, что опоздал родиться, так и придется теперь прожить жизнь, не понюхав ни разу пороху. Сейчас у парня была полная возможность показать себя в деле. И Алехин вовсю наверстывал «упущенное». Машина его, крошечная на вид, округлым панцирем, напоминавшая божью коровку, сновала взад и вперед под пулеметно-пушечным огнем в кварталах незнакомого города, с честью броневичок выходил из самых опасных ситуаций, находя путь в запутанных лабиринтах узких крутых улочек.

Как очень скоро выяснилось, маленький рост Алехина, позволяя ему свободно размещаться в броневичке, не был его единственным достоинством. Парень оказался еще и смельчаком, не плохим радистом, метким пулеметчиком. Из установленного в машине пулемета ему удалось поразить несколько огневых точек неприятеля, теперь японские снайперы, засев в верхних этажах домов, не могли обстреливать десантников.

Вечер застал нас уже в центре города. Сейсин больше чем наполовину находился в наших руках, на следующий день предстояло завершить его освобождение.

Ночь решили провести в большом полуразрушенном здании, судя по всему, каком-то казенном учреждении. Комната, в которую мы вошли, оказалась захламленной, все в ней вверх дном перевернуто, завалено битым кирпичом. При свете коптилки мы увидели несколько больших канцелярских столов, несколько стульев, два кресла.

Стулья и кресла нам ни к чему — проводить заседания мы не собирались. А вот столы, как нельзя к месту: спать на них хотя и не мягко, как на перине, но зато и не жестко, как на острых углах кирпичных обломков.

На столе, где я собирался улечься, обнаружил настольный перекидной календарь. Календарь показывал 14 августа 1945 года. Пятнадцатое число пришлось перевернуть уже нам.

Тот листок из японского календаря я взял себе, положил в вещевой мешок, чтобы сберечь, сохранить на память.

В темном углу комнаты кто-то нашел патефон. Рискуя обнаружить себя, привлечь внимание японцев, мы решили из любопытства прокрутить несколько оказавшихся тут же пластинок.

Как на подбор — загремели сплошные победные марши! Воинственные песни, перемежавшиеся сухим барабанным боем. Слышался голос милитаристской Японии, неспокойной японской военщины, во сне и наяву мечтавшей о том дне, когда ей удастся «высоко над Уралом водрузить знамя Страны Восходящего Солнца, а славян старой Москвы всех до одного прогнать в леса...» Именно такими были слова одного из самурайских гимнов — я об этом уже знал, прочел в одной из книг, запомнив навсегда.

Но с одной из пластинок громогласно зазвучали неожиданные здесь русские слова.

Пел Шаляпин — «Эй, ухнем!»

Здесь, в неведомом нам Сейсине старая русская песня до слез напомнила о России. О нашей Родине.

Родина была в эту ночь от нас так далеко! Где-то совсем-совсем далеко, за тем окровавленным сейсинским молом, за большим холодным Японским морем, которое мы переплыли.