Юрий Агеев - Пророк без Отечества

Идеалист, раз и навсегда уверовавший в неизбежную победу добра, «светоносец», как называла его Анна Ахматова, Солженицын пришёл в литературу с чёрного хода, как бы обосновывая афоризм, что великий человек — это мученик, оставшийся в живых. Первые его литературные творения — письма к другу во время Великой Отечественной войны, тщательно изучаемые особистами. За них он и получил первый срок по пятьдесят второй статье, ибо писал о происходящем, не кривя душой.

После реабилитации в пятьдесят третьем году — дебют у Твардовского в «Новом мире». Положительные рецензии на рассказ «Матрёнин двор», оторопь критиков после повести «Один день Ивана Денисовича», вобравшей в себя горечь и стужу сталинских лагерей.

Вокруг «неудобного человека» образовался круг, силовое поле из таким же образом мыслящих одиночек, спасая его на неопределённое время от реакции властей.

Солженицын с иронией вспоминает в книге «Бодался телёнок с дубом», как один из его рассказов о лагерной жизни, приглаженный и отшлифованный им уже для цензуры, замораживали почти год, не решаясь ни напечатать, ни отказать автору. В результате рассказ вышел под занавес антисталинской кампании, развёрнутой Хрущёвым, и не имел того резонанса, который мог бы произвести.

Не до бодания было писателю: робкие его шаги в редакцию «Нового мира», ожидание публикаций, робость недавнего зека и нелепость складывающейся иллюзии успеха после выхода повести «Один день Ивана Денисовича». И провидческое предчувствие ничего хорошего впереди и грядущей травли с обязательным окриком по Щедрину: «Запретить!»

Положа руку на сердце, можно сказать, что массовая литература у нас расчитана на уровень чернорабочего, человека, занятого собственным мелочным бытом и даже не пытающегося понять: что происходит в стране, кто нами правит и чем это обернётся для него в итоге?

Несомненно, такое оглупление народа на руку любой тирании, а тем паче той, что прикрываясь человеколюбивыми лозунгами, грабила государство до нитки.

Может быть, подобное явление происходит повсеместно, как примета времени, в планетарном масштабе, то есть, воруют везде. Но там, на Западе, коммунизм не строили, а здесь семьдесят лет дурили идеологией головы большинству, действительно способному построить эту, как теперь говорят, грёзу. Обидно.

Способен ли русский человек на реальное сопротивление преступной системе? Реалист Солженицын сильно сомневается, отсюда и слова: «…наш путь, самый лёгкий и доступный при нашей проросшей органической трусости, гораздо легче (страшно выговорить) гражданского неповиновения по Ганди…», но «Даже этот путь — самый умеренный из всех путей сопротивления — для засидевшихся нас будет нелёгок…».

Жизнь в Вермонте упорядочила быт писателя и сконцентрировала его духовные силы. Здесь, в тени деревьев и за надёжной оградой, он, робинзон цивилизации, наедине с совестью и творчеством. Высокие полки книг, радио и телеприёмники, компьютер, пишущая машинка, обширный архив и картотека. Двусторонняя связь с миром зачастую только через телефон. Жена, Наталья Солженицына, верный помощник в деле перепечатки и реализации написанного.

За годы вынужденного отшельничества Солженицын накопил те душевные силы, которые дали ему мужество вернуться в разрушенную и поделённую криминалитетом на вотчины державу.

Если обратить взгляд к истории древности, то можно найти пример такого возвращения: историю визитов просвещённого философа Платона на Сицилию, где тираны сменялись один за другим, но отличались неизменной ненавистью к философии и продали-таки Платона в рабство. Это его отрезвило.

Со дня возвращения Солженицына в Россию, обдуманного как ещё один подвиг во имя туманного будущего, положение писателя неопределённо. Его отстранили от телеэкрана, перекрыли путь на радио. Чем не пленник страны родной?

А как должно было быть? А вот как: дать ему редакторство в одном из толстых журналов, предложить пост советника президента или министра культуры, вообще предоставить Солженицыну свободу выбора в обновляющемся обществе, тем паче, что заслуженную. Вреда от этого было бы никак не больше, чем от коррумпированных чиновников, которых за это время сменилось немало. Поожительный же эффект ждать себя не заставил бы: аналитик преступлений власти бывшей воспрепятствовал бы их повторению властью нынешней.

Информационная блокада Александра Солженицына в новом, так называемом демократическом обществе, есть наихудшая форма преследования творческой личности, а также — приговор самому обществу.