Константин Федин - Распахнуть все окна... Из дневников 1953-1955 гг.

19 мая. Москва. Поутру на дачу прибыл посланный из Президиума Верховного Совета с извещением, что я включен в делегацию Верховного Совета, отправляющуюся в Киев на юбилейную сессию Верховного Совета Украины.

22 мая. Киев, второй день. <���…>

Вчера утром ко мне в купе — стук, чем дальше, тем сильней, потом крик в коридоре — молодые голоса: «Откройте, возьмите только цветы! Приехать на Украину и — спать!..» Нельзя было не отпереть дверь, — барабанный треск кулаков, — и минуту спустя все купе засыпано и завалено охапками сирени. Это был Конотоп... В Михайловском, ночью, меня пощадили спутники, не разбудили, и я потом узнал, что девочка-пионерка расплакалась горькими слезами: ей было поручено передать мне цветы, и она не могла выполнить поручения! Бедняга, — это было самое горькое из моих впечатлений за эти дни, и если б я мог как-нибудь загладить свою невольную вину!..

Поразительно, как все здесь цветет, — я еще полон впечатлениями своего сада, где только что распустились береза и черемуха, а тут в полном расцвете каштаны, ирисы, тюльпаны, нарциссы, и такая пышность, такое обилие...

23 мая. Киев, ночь, не знаю, сколько времени — уронил вчера часы, они остановились. Наверно, третий час.

Очень много думал.

Очень много понял. Необыкновенно счастлив. Вдруг почувствовал свою полную свободу. Это — как дар.

Счастлив и свободен настолько, что вдруг не понимаю — почему мог считать себя несчастливым? Как хорошо!

Календарь:

удивляюсь, что вчера позабыл записать одно — именно то, что хотел записать. В день отъезда из Москвы прочитал в газете, что назначен (или — может быть — избран?..) председателем Всесоюзного Комитета по чествованию А. П. Чехова. Удивительно, что хотел записать это и не записал, забыл... а записал о весне, о том, что больше всего поразило, — о цветущем городе, о цветах.

Сейчас все вдруг связалось в целое, в зависимость, в цепь, и я уразумел простую вещь, которую видел всегда, но не доводил до сознания.

Надо быть скромным, еще более и еще глубже скромным, чем я стремился до сего дня быть. В этом — настоящее завоевание и действительная свобода.

Ничего худого для моей работы, для меня, как художника, не может быть. Уже не может.

Это и есть главное. Никто и ничто не в силах помешать мне в моем деле. Страхи, боязнь за себя — от непонимания силы человеческой скромности. Место человека дается ему не тем, что он за него цепляется, а только тем, что ему не могут его не дать.

Сколько я вдруг увидел биографий, сделанных за человека людьми, и как несчастны эти биографии!..

25 мая. Вчера поутру во время завтрака пришел Бажан <���…> После завтрака отправились в Софию и осмотрели весь храм в подробностях. Реставраторы уже сняли леса с центральной части, и великолепие главного нефа изумляет, как только входишь. Мозаики горят золотом и красками чудесной глубины. Это Богоматерь алтаря — прежде всего, затем Спаситель купола и архангелы (краски их хитонов кроваво-коричневая у правого, голубая у левого). Несмотря на разнообразие тонов — все слито в мягкой и стройной гамме. Фрески главного купола — апостолы — расчищены превосходно, так что мозаики и фрески вместе взятые составляют живописное единство.

Что еще больше заставляет поражаться — это гармония архитектуры. Она абсолютно симметрична, но кажется, что здание фантастично разнообразно. Богатство перспектив внутри храма таково, что малейший поворот взгляда открывает новые формы, и линии контуров сплетаются удивительно музыкально. Малые нефы приделов связаны с большим совершенными пропорциями, и смотреть на эти связи доставляет физическое наслаждение. Каждая часть достойна описания, — туристского посещения здесь слишком мало. Мне не хотелось уходить, например, из арочного коридора — прохода на хорах, он так рассчитан, что представляется колоссальным, а сами арки низкие и ширина хода совсем невелика.

На лестницах, ведущих на хоры, довольно ясные сохранившиеся фрески на светские мотивы — скоморохи, охотники, борцы, актеры и зрители в «театре» (искусствоведы почему-то назвали фреску «ипподромом», хотя на ней ни одной приметы или намека на ипподром нет).

Бажан хорошо изучил Софию и был настоящим гидом.

Монументальный саркофаг Ярослава нигде, конечно, не произвел бы такого действия на воображение, как в этих стенах Софии. И нигде, как здесь, нельзя коснуться к наиболее верному по своей подлинности вещественному и духовному памятнику нашей истории. Я второй раз осматривал его, и на этот раз он сильнее «вместился» в душу, чем прежде.