Константин Федин - Распахнуть все окна... Из дневников 1953-1955 гг.

Ваня предложил, чтобы я до печатания дал ему почитать всю деревенскую часть. Я охотно согласился и благодарен ему искренно.

Все остальное, особенно как ехал Матвей на грузовике и как мечтал о своем приходе в избу, Ваня хвалил.

21 декабря. — Не забывать о второстепенных героях — <...> Ознобишинское гнездо — очень нужно! Даже с... «его превосходительством»; нищая в 30-х годах — племянница его превосходительства. Это — перекличка с князьками, наехавшими в Ясную. События 41-го года реставрируют умершие надежды Анатолия Михайловича Ознобишина. Его тайное тайных гальванизировано. В плане 41-го тридцатые годы — отступление. Но с приездом Пастухова (major) все это приобретает толчок к новому оживлению. Хотя почему бы? Ведь Пастухов тут как раз выступает пророком оптимизма, пишет свою статью, которой впоследствии гордится (т. е. уже в Туле, перед смертью...). Однако в разговорах с Ознобишиным он немного скользок, и тут-то в душе Ознобишина и начинается шевеление надежд... Только Ознобишин остерегается показать себя даже Лизе. Лиза вообще строга с ним. Она изучила его и немного презирает, но «несет свой крест» довольно молчаливо.

В Васильсурске она получит извещение о ранении Вити и кинется на розыски. Ее берет с собой Пастухов, возвращающийся в Москву. Затем он едет в Тулу, за вещами; она —в Саратов (Витя — в глазной клинике)...

Ее путь — как записано: сквозь русские бураны. Тема русской матери.

1954

12 января. Вчера, после двух городских дней, привез несколько связок книг и до позднего часа расставлял по полкам разные собрания. На Стриндберге остановился, стал читать, и — такая туча воспоминаний о молодости, о Hanny и свиданиях с ней, о надеждах в духе «Der Sohn einer Magd» [«Сын служанки» (нем.) — прим. ред.] или «Inferno» [«Ад» (нем.) — прим. ред.] etc. — яростного искателя, мучителя и романтика Августа! Уже один переплет этих ярко-желтых книг, и эти серии жанров, эти заголовки — с одного взгляда опрокидывают в прошлое, когда все было не переварено, ново, малопонятно, все влекло неведомо куда и охватывало мечтой.

Что за необъяснимый и беспощадный феномен — время!..

Привез Ибсена, Гауптмана, Шиллера — все на немецком, из моих спутников, давно переселенных в задние ряды городских шкапов. Сейчас они выступили, в своих мундирах, на передний ряд, стали «во фрунт» и требуют меня к объяснению: где я был и пропадал все эти годы?

15 января. Вчера ходил смотреть «Необыкновенный концерт» у Образцова. Года два-три назад спектакль назывался «Обыкновенный концерт». Что посмел сказать таким названием постановщик? Что подобные «концерты» типичны? Избави боже, разве может быть типичным достойное осмеяния? Вот если представление назовется «необыкновенным», тогда — пожалуйста: над нетипичным смейтесь, сколько душе угодно!.. Но все равно: как бы спектакль ни назывался, он остается жгучим по злобе, смешным до упада. Чертовски талантливо! И я уже не помню, когда так полно забывал себя и растворялся в чувстве зрителя.

24 января. Отвечал на письма. Ване написал некоторые банальные утешения на его бесконечно грустное послание из Ленинграда.

Получил очень большой, серьезный отзыв на собрание сочинений от читателя-инженера из Днепропетровска (путеец, коммунист), обо всех романах. Он отвергает «Братья», «Санаторий» и справедливо уничтожает «Похищение». Почти в восторге от «Городов», «Первых радостей» и почтительно принимает «Необыкновенное лето». Редкий читательский отзыв по основательности, желанию понять все беспристрастно и по выражению законченно современного взгляда на литературу. От писателя нынешний образованный, вдумчивый и достаточно чуткий читатель требует непременной поучительности сочинений, примера жизни. Это было бы слишком неново, если бы такой читатель не признал за литературой права давать примеры, не достойные подражания. Так этот инженер высказался за правомерность выбора в качестве центрального героя — Андрея Старцова. Оказывается, писатель имеет право показать — «каким не должен быть человек»! Это неслыханный прогресс по сравнению с тем, что так называемый передовой читатель требовал от литературы в 20-х и 30-х годах, когда главным упреком мне выставляли мое неумение (или нежелание) выбрать героя, т. е. поставить на центральное место героя, достойного одобрения и подражания. Порождалось столь наивное требование тем, что понятие литературного героя смешивалось с героизмом в жизненной борьбе, в быту, в истории. Сейчас приходит как будто пора, когда читатель начинает понимать черту, разделяющую героя романа и героя действительности.