Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй

Офицеры резерва расположились в большом селе Южной Украины. Белые саманные хаты. Три раза в день все вместе питаемся в одной столовой, остальное время каждый находится в своей квартире. Меня поселили у одной солдатки, муж которой находился на фронте. Она — бездетная молодая женщина, с ней — свекор.

Жил тут еще один человек, освободившийся из плена, бывший политработник. Восстановят ли его в партии, вернут ли прежнее звание, неизвестно. Ждал он уже давно. Это рыжеватый человек высокого роста. Крупный, как верблюд, и движения медлительные, как у верблюда. Хоть и говорит нехотя, но при случае не прочь побеседовать. Видимо, из-за неизвестного будущего вид у него печальный. Человек этот старше меня на добрый десяток лет, много повидал в жизни, испытал немало лиха. Расстояние меж нами изрядное. Правда, по пословице «умеючи и с отцом шути», я умел близко сходиться и перешучиваться с людьми постарше него. А вот к нему не смог подступиться. Делать нам совершенно нечего, целый день сидим вдвоем дома. Я не избегаю его, но и не тянусь к нему. Хоть и не могу понять до конца, но чувствую в его душе какую-то стужу и стараюсь держаться от него в стороне. Как и у всех рослых и медлительных людей, на лице его нет ничего резкого, отталкивающего, наоборот, оно спокойное и открытое. Но при всем этом кажется, что он таит за своим спокойствием что-то лютое.

Однажды, когда мы стояли на солнцепеке, мимо нас, звонко смеясь, прошли две девушки. Их смех зажег гнев моего соседа.

— Уу, с-суки! — сказал он, посерев от злобы.

— Они же смеялись не над нами. Зачем вы их ругаете?! — спросил я удивленно.

— Знаю я их. Немцы выгоняли нас на работу, а сами обнимались с этими.

— С этими двоими?

— Да нет. Какая разница? Все они одним миром мазаны, — махнул он рукой.

Я не знал, что сказать. Конечно, в плену ему, видно, пришлось не сладко. Упаси бог от такой напасти. Немало мук, наверное, перенес. И, может быть, распирала бессильная злоба при виде девушек, обнимавшихся с врагами. Но почему из-за этого он возненавидел весь женский пол, я не понял.

Еще один человек в этом доме — свекор хозяйки — скуластый худой старик с красным лицом. У него щуплое тело, длинный острый нос, козлиная бородка. Он настолько худ, что плечи и кости суставов выпирают из-под одежды. Всегда чем-то недоволен, всегда что-то ворчит себе под нос. Вначале мне показалось, что мы ему не понравились. После же заметил, что ничего плохого он о нас не думает, но уважает не особенно. Кого он любит вспоминать — это людей интендантской службы, которые жили у них раньше.

— До вас туто жили. Кажись, интенданты. Они здорово харчились. Ох, и харчились же они! — цокает он, покачивая головой.

И, что удивительно, говорит об этом не один раз, а словно в упрек нам, питавшимся в столовой и ничего не приносившим домой, повторяет одно и то же по четыре раза в день. Старик этот напомнил мне учившегося год назад курсанта Филиппова. Такой же скуластый, остроносый и краснолицый. Правда, обличием они мало походили друг на друга. Но одинаково жадно блестели их глаза. Паек курсантов в тылу был не очень большой. Особенно трудно удовлетворить аппетит солдата, с утра до вечера проходившего учебные занятия в поле, на чистом воздухе. И Филиппов на каждом перекуре говорил о еде. Раньше он побывал на фронте, Блестя глазами, глотая слюни, рассказывал, как в одном бою захватил много немецких галет, и как долго ел их досыта. Будто бедняга не пробовал на своем веку ничего, кроме этих галет, на каждом перерыве только и говорил о них. Теперь, вернувшись на фронт офицером, наконец, наверное, насытился или все еще тоскует по давно съеденным галетам...

Уж кого ничем не проймешь, так это нашу молодую хозяйку. Живя с ней в одном доме, я никогда не видел, что она ела. Тем не менее — кругленькая, полненькая. К тому же беленькая, как очищенное яйцо. Вроде ничем не обеспокоена, ни о чем не грустит. Когда ни увидишь, улыбается ласково. Видимо, во мне от рождения мало порядочности: в мою голову опять закралась греховная мысль. Конечно, живя в одном доме с хорошенькой молодицей... Дом-то — одна комната. И в этой комнате спим четверо: старик, хозяйка моя, сосед и я. Старик раньше ложился спать на печи, но дня через два после моего приезда (везет же мне!) стал уходить на ночную охрану. И все же я не решался слова сказать, робел, потому что она старше меня. Ей двадцать шесть лет. К тому же мой мрачный сожитель, кажется, заметил мои вожделенные взгляды на хозяйку и запугал меня множеством рассказов.