Анатолий Ланщиков - Достоверность характера

Если уж у солдат появился вкус не просто к бою, к схватке (это и в сорок первом случалось), а именно к уда­ру с фланга, к охвату, окружению, то такая армия не мо­жет уже не наступать. Потому и немец не тот стал, что стал другим наш солдат. Ананьев это понимал, чувствовал всем своим существом. Он командовал не сол­датами вообще, а солдатами переломного периода войны Он верил в солдат. Даже в Чумака.

«Чумак поднялся из цепи и, неуклюже переваливаясь с боку ни бок, подбежал к командиру роты.

— А ну ближе! Не бойся, не укушу! Будешь орди­нарцем, понял? Я тебя выучу на героя, ядрена вошь!» — подбадривает ротный пожилого солдата.

Единственного человека не любил Ананьев — Цвет­кова. И как тот ни маскировал свою трусость, ротный сумел рассмотреть его сущность, и он единственный, кому Ананьев угрожал боем: «Нет уж! Я его выучу, как рядового бойца любить. А нет — так к чертовой матери: автомат в руки и — в цепь!»

Ротный понимал, что скорее Чумака можно «выучить на героя», чем «выучить» Цветкова быть человеком. И да­же не трусость раздражала его в санинструкторе, а шкур­ничество, равнодушие к солдату — этому пахарю войны. Не любили Цветкова и сами солдаты, а вот о ротном своем говорили с теплотой:

«— А у нас и комроты ничего себе. Шебутной, ко­нечно, но неплохой мужик. Воевать может.

— Толковый,— подтвердил Горькавый.— Да не слиш­ком смелый. Не, с немцами, в бою — орел! С начальст­вом».

Ординарец Васюков спорил с Горькавым, но тот стоял на своем. Автор же не «поверил» ни Васюкову — тот как ординарец мог быть и небеспристрастным,— ни быва­лому солдату, который в конце концов мог ошибиться, и решил поставить своего главного героя в положение, когда из двух зол нужно выбирать меньшее. Эпизод с предложением немцев поменяться пленными — это, говоря на языке шахматистов, «вилка конем», когда что-то непре­менно теряешь.

Ананьев хорошо знал, что ему грозит, если он обме­няет Чумака, и последствий он боялся, но не меньше боялся и другого — убить в солдатах веру в их команди­ров. Первым и самым простым его желанием было заст­релить Чумака и сопровождавшего его немца. Дрогнула рука. Нервничает, суетится ротный, кричит на всех, а осо­бенно на тех, кто угадал, какое в конце концов он при­мет решение. Действительно, «шебутной». И знал бедный ротный, что, несмотря на грозный приказ («два нуля де­вятнадцать»), Чумака из плена вызволит. И знал он это давно, еще, например, тогда, когда от смертельной раны умер тот самый Кривошеев, который больше всех соблаз­нял его атакой [8]. В тот раз между ротным и санинст­руктором произошел следующий разговор:

«— Все. Готов,— уверенно объявил Цветков и с соз­нанием своей правоты отступил к выходу.

Ананьев вскипел:

— Обрадовался: готов! Я и без тебя, дурака, видел: будет готов. А вот он не должен был знать. Понял? Он должен на нас надеяться, что позаботимся. Он же человек, а не собака».

Ананьев здесь лукавит: он мог и о собаке позаботить­ся. Только ничего этого Цветков не понимал, зато рот­ного понимали солдаты и верили ему безоглядно. Сви­детельство тому — последняя атака.

В повести выведены очень разные и очень интересные в своей человеческой основе характеры, и в каждом из них по-своему запечатлено конкретное историческое время, а все характеры в совокупности составляют столь же глу­боко индивидуализированный и содержательный харак­тер — характер воинской роты. Герой-рассказчик говорит: «Она была лучшей ротой в полку, и командир ее с зампо­литом были лучшими среди других». Но дело не в том, была ли рота в полку лучшей, а в том, что так каза­лось солдатам, которые в ней служили. Это, вероятно, самое главное.

Некоторых больше всего смутил финал повести: как так, вроде бы война вступила в победную для нас фазу, и вдруг такой трагический финал. Да, война вступила в победную для нас фазу, но оттого она не стала менее кро­вопролитной — впереди еще миллионы смертей. Гибнет и рота старшего лейтенанта Ананьева. В повести показаны разные характеры, но показано и их единство, которое выражается в единстве их совокупной воли. По собст­венной инициативе рота идет в первую атаку, по собст­венной воле она идет и в свою последнюю атаку. Главное, что рота сама ищет встречи с противником, ищет боя, в каждом сидит тот азарт схватки с врагом, личный азарт, который и рождает общий наступательный порыв армии. Гибель роты Ананьева — это частность. Но вот инициатив­ный наступательный дух — это уже не частность, а та до­минирующая философия времени, что одинаково может раскрыться как в блистательной победе, так и в отдель­ном поражении.