Анатолий Ланщиков - Достоверность характера

Командиры взводов между собою переругиваются, с ротным пререкаются, солдаты тоже особым чинопочитанием не отличаются. Вот только один эпизод. Солдат загнал приблудшую собачку в грязь. «Бежавший поодаль младший лейтенант Ванин круто повернулся к бойцу в длинной палатке:

— У тебя голова на плечах или котелок немытый?

— А чего она лает!

— На дурака лает! Лезь теперь — доставай!

Лезть в воду бойцу, разумеется, не хотелось, и он тихонько забирал в сторону, подальше от командира чужого взвода.

Тогда Ванин решительно вошел в воду и взял собачон­ку на руки.

— Напрасно! Надо бы того пентюха заставить,— ска­зал командир роты, и, как это часто делал, вдруг повер­нулся, и, будто забыв о присутствующих, быстро заша­гал по дороге».

Между прочим, вот этот, казалось бы, не очень реши­тельный младший лейтенант (по профессии военный раз­ведчик) в бою умело управляет своим взводом, а по дерзкой смелости равных в роте ему нет.

Как высококлассный спортсмен умеет в нужный мо­мент полностью собраться, а остальное время пребывает в состоянии расслабленности, так и воинское подразде­ление, ставшее единым организмом, способно в нужный момент собраться, среагировать на опасность. Способ­ность же командира в любой нужный момент мобилизо­вать все внутренние ресурсы подчиненных и умение во­время снять излишнее напряжение свидетельствуют в пользу его командирских способностей. Между прочим, и приблудшая собачонка, и препирательства взводных, и грубоватые шутки ротного — все это отвлекало бойцов от гнетущих мыслей, невольно порождаемых однообра­зием ночного марша, постоянной неизвестностью н па­костной погодой.

Только малоопытный или бездарный командир будет стараться держать свое подразделение в постоянном на­пряжении, а в результате бойцы раньше времени «пе­регорят», и невольное расслабление может начаться в самый неподходящий для того момент. Возможно, такое подразделение и будет предпочтительнее, нежели ананьевское, выглядеть на марше, но марш не самоцель, самоцель — бой. И вот тут рота Ананьева преображается. Недаром после победной атаки Ананьеву пришлось кри­чать: «Стой! Рота, назад!»

Правда, под утро Ананьеву вновь пришлось кричать: «Стой!» Но теперь он будет сдерживать другой порыв: немцы неожиданно ворвутся в траншею, и рота после ко­роткой схватки с завидной быстротой откатится назад. «Сначала взвод Пилипенко, а затем и вся рота выско­чили из траншеи и врассыпную по склону помчались к реке».

Ничего не скажешь, отступали лихо. Но все-таки это было не отступление начального периода войны. Во-пер­вых, никакой паники. Во-вторых, отступали осмысленно: бежали врассыпную, и каждый бежал не вообще, а к реч­ке, то есть к водному рубежу, чтобы «зацепиться», и «зацепились». Да и страха особого не было. Как только рота заняла позицию, а сделала она это очень быстро, мы вновь увидели прежних героев, не потерявших своего индивидуального лица. Главное же, подразделение вновь абсолютно управляемо. И потом, когда Ананьев поведет роту в смертельную атаку, мы увидим, что рота его не просто слаженный механизм, а живой организм, еди­ный в готовности победить и единый в готовности уме­реть.

Мы не случайно прервали разговор об Ананьеве и до­вольно подробно остановились на боевых действиях его подразделения: для командира проведенный им бой — лучшая характеристика, самая точная и самая подроб­ная.

Ананьев как художественный образ интересен тем, что в нем очень ярко и достаточно полно воплотилась философия конкретного исторического времени, отлив­шаяся в краткую формулу: «не тот немец стал». Но нас в данном разговоре больше интересует не то, каким стал немец, а то, каким стал русский. Безусловно, и пер­вые месяцы войны могут дать массу примеров проявле­ния героизма, но все-таки характер того героизма был иным. Вот, кстати, рассказ-воспоминание самого Анань­ева: «Под Невелем это было, в сорок первом. Я тогда еще старшиной ходил. Дрались, помню, двое суток, в ба­тальоне ни одного среднего командира не осталось, бойцов — горстка. Ну, я за комбата. Семь атак отбили, а на восьмой не удержались. Танками, сволочь, сбил с бугра — гранаты все вышли, артиллерия кверху колеса ми. Под вечер драпанули за речку, бредем, как чокнутые, ни черта не слышим, не соображаем — одурели от усталости». Но одурели, видимо, не только от уста­лости, но и от самого факта отступления. И еще что характерно: выдержали семь атак, а за водный рубеж не «зацепились».