Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Высокоученые мужи с трогательной наивностью приписывают Пушкину свой склад личности и modus operandi. Они подсознательно убеждены, что поэт писал и действовал, руководствуясь абстракциями, на основе кабинетных умопостроений. Между тем, как точно выразился В. В. Вересаев, «страсти крутили и трепали его душу, как вихрь легкую соломинку» 83.

Судя по идейной хаотичности, «Кинжал» воплощает отнюдь не «жажду революционных действий» 84, (В. С. Непомнящий) а лишь горячечные мечты Пушкина собственноручно прирезать своего гонителя, императора Александра I Благословенного. Ничего политического, только личное.

Спустя полтора десятка лет поэт вспомнит о своей опале, и в черновике стихотворения «Вновь я посетил…» (1835) останутся строки: «И бурные кипели в сердце чувства / И ненависть и грезы мести бледной» (III/2, 996). Содержание тех грез прямо раскрыто, как известно, в черновике письма царю из Михайловского (1825). Вспоминая о сплетне касательно розог, якобы отведанных им в тайной полиции, Пушкин сознается: «я почувствовал себя опозоренным в общественном мнении, я впал в отчаяние — дрался на дуэли — мне было 20 лет в 1820 г., — я размышлял, не следует ли мне покончить с собой или убить — V~» 85.

Многие пушкинисты бились над разгадкой того, какая намеченная жертва скрыта под обозначением «V~», но прийти к единому мнению им не удалось. Полагаю, все-таки прав П. О. Морозов, предложивший конъектуру: «ou d’assassiner Votre Majesté» (« убить Ваше Величество » — франц .) 86.

Поддержавший такое прочтение М. А. Цявловский убедительно разъяснил: «в этом проекте прошения с исключительной откровенностью поэт хочет обезоружить царя, действуя на его чувство великодушия. Поэт как бы хочет сказать: „Будьте, Государь, со мной столь же великодушны, как я откровенен с Вами“. Вот, по нашему мнению, смысл этого необычного прошения, в котором подданный пишет царю, что он хотел убить его» 87.

Действительно, Пушкин умел употребить « неизменную и порой глубоко мужественную искренность » 88к месту, артистично и с толком. Одна из его любимых уловок в критических случаях заключалась в том, чтобы блеснуть рыцарственной откровенностью в расчете на ответное благородство. Такой маневр он предпринял с графом М. А. Милорадовичем в 1820 г. и, впоследствии, на первой аудиенции у Николая I.

Хотя Пушкин в черновике письма Александру I далее уверяет, что впоследствии «всегда, будь то в моих писаниях или в разговорах, я уважал особу Вашего Величества» 89, вряд ли можно сомневаться, в кого он нацелил свой зарифмованный в Бессарабии кинжал.

Напрочь не понимает этого И. В. Немировский, который мучительно старается состыковать «сложность и неоднородность идейных позиций героев „Кинжала“» 90и ломает голову, отчего «не только оправдывая, но и апологетизируя тираноубийцу, Пушкин выходит за рамки чисто просветительского отношения к политическому убийству» 91.

Автор слишком недооценивает свирепость и мстительную натуру Пушкина, в результате его статья о «Кинжале» выглядит неудачной попыткой увязать концы с концами, а выводы делаются с точностью до наоборот: «в „Кинжале“ тираноубийство не представляется нормальным средством политической борьбы, а скорее эксцессом, оправданным не только особыми историческими условиями, но и высокими нравственными качествами самого тираноубийцы, гарантией того, что его поступок не преследует личной выгоды » (курсив добавлен) 92.

Полную близорукость демонстрирует другой современный исследователь, С. Н. Поварцов, утверждающий, что поэзия Пушкина «была высшим проявлением революционности», а вместе с тем после оды «Вольность» нигде Пушкин «не призывал к расправе над царем или его семьей, не славил кровопролития» 93. Заявляя это, автор, конечно же, рассматривает в статье и пушкинский «Кинжал». Вероятно, С. Н. Поварцов уверен, что романтическую расправу с помощью кинжала вершат исключительно над квартальными надзирателями.

Хоть плачь, хоть смейся, но похоже, в пушкинистике по сей день живет и побеждает руководящая роль КПСС.

Мои старания детально проследить именно личный характер мотивации поэта отнюдь не избыточны. Важно понять, что не абстрактные соображения или политические пертурбации за рубежом, а как раз внутренние мотивы и события в жизни самого Пушкина непосредственно запустили психологические процессы, которые привели к решительной перековке безоглядного бунтаря.

Заодно выяснится, например, что Пушкин, похоже, вовсе не кривил душой, когда писал друзьям, что «бунт и революция мне никогда не нравились» (XIII, 286), а « Кинжал не против правительства писан, и хоть стихи и не совсем чисты в отношении слога, но намерение в них безгрешно» (XIII, 167).