Николай Гуданец - Бомбардировщик для бедняков

Как известно, беллетрист имеет безусловное право вводить в свои произведения вымышленные факты и несуществующих лиц. Однако здесь я воспользовался этой своей прерогативой в минимальной степени, гораздо меньше, чем может показаться благосклонному читателю.

В поезде я всегда сплю плохо, а тут еще рано утром будит проводница, предупреждая, что вскоре нам предстоят пограничные проверки.

Фирменный экспресс «Латвия» мчится в Ригу из Москвы наполовину пустым, давно миновали годы, когда он был набит битком командированным людом и туристами. Теперь в нем всего десяток вагонов, а поезд «Юрмала» вовсе отменили прошлой осенью из-за недостатка пассажиров.

В купе кроме меня едет лишь один попутчик, здоровенный плешивый мужик лет эдак тридцати пяти. К моменту появления официальных мундирных лиц он едва успевает вылезти из-под одеяла и облачиться в цветастый спортивный костюм, который идет ему, как корове седло.

Таможенники проводят осмотр достаточно вяло, но делают стойку на малиновый кожаный кейс моего попутчика, просят открыть. Наверняка ожидают увидеть пачки долларов. Однако внутри обнаруживаются лишь причиндалы для бритья и несколько книжек с аляповатыми обложками.

Вскоре после таможенников появляется долговязая девица в мундире российских погранвойск. Мой паспорт она не удостаивает особого внимания, зато старательно изучает документ моего попутчика.

У него паспорт латвийского негражданина нового образца, фиолетовый. Неграждане Латвии иронически именуют сей документ «паспорт с собаками», поскольку на гербе страны красуются изрядно недокормленные лев и грифон. Прежние, коричневые удостоверения неграждан настрогали в количестве миллиона, два года держали на складе, а когда начали выдавать, обнаружилось, что они не соответствуют международному паспортному стандарту.

Хотя поезд наполовину пуст, проверка заняла битый час, и столько же предстоит проторчать на латвийской границе, когда поезд пройдет перегон от Себежа до Зилупе.

Разжившись у проводницы стаканом дрянного растворимого кофе, я возвращаюсь в купе, заодно прихватив из коридора две газеты, торчащие в деревянном ящичке между окон.

Попутчик уже поднял дерматиновую штору на заедающей погнутой штанге, и за двойным вагонным стеклом, над холмистым горизонтом, висит в муаровой дымке прохладный солнечный блин. На днях здесь прошел теплый сектор циклона и обглодал снег без остатка, оголив чахлые перелески и жухлые луговины с глинистыми шрамами проселков.

Словом, пейзаж за окном не располагает к зачарованному созерцанию. Я достаю из портфеля бумажный мешок со вкуснющими пирожками из «Русского бистро», что на Тверской, и по вредной застарелой привычке совмещаю завтрак с чтением газет. Они, само собой, вчерашние, зато латвийские – «Русский голос» и «Labdien!», обе лидируют по тиражам и, соответственно, влиятельности. Чтобы мало-мальски освежить в памяти свой латышский, вначале пролистываю «Labdien!».

Не могу сказать, что читаю абсолютно свободно, но схватить суть напечатанного способен и без словаря. Запас выражений у репортеров официозной «Labdien!» лишь немногим больше, чем у Эллочки-людоедки.

Прежде всего в глаза мне бросается здоровенная, на полторы полосы, статья о Курземском котле. Фамилия автора, доктора исторических наук, печально известна. В советские времена этот редкостный ублюдок соорудил капитальный труд о подвигах латышских стрелков. В свое время мне довелось читать его опус, продираясь сквозь чащу недомолвок, то и дело натыкаясь на беззастенчивую ложь. До сих пор помню ощущение жути, не раз накатывавшее над убористыми страницами. Ибо во время гражданской войны ленинские преторианцы из Латвии превратились в гвардию отборных карателей. Отмеченные на опубликованных в монографии картах, места их подвигов простирались вплоть до Урала. Они самым свирепым образом подавляли разрозненные восстания обобранных, голодающих крестьян до тех пор, пока на смену продразверстке не пришел налог. Они расстреливали пленных, выжигали деревни дотла. Эта неприглядная правда шилом торчала сквозь дерюжные ухищрения идеологически безупречного историка.

Позже, получив доступ к спецхрану, я почерпнул из книги одного израильского историка вторую половину правды. Например, когда утопили в крови восстание Антонова, лишь треть тамбовских крестьян имела дробовики, остальные шли на пулеметы карателей с вилами в руках. А в белорусских селах по сию пору бабушки пугают внучат: «Спи, неслух, не то латыш придет!»