Сергей Антонов: От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Тайную лукавость широко применял в «Записках охотника» Тургенев. Здесь, у Бажова, в устной народной речи лукавость эта достигает тонкости, которой может по­завидовать самый изощренный литератор. Вот, например: «Его и взяли сперва в казач­ки при господском доме: табакерку — пла­ток подать, сбегать куда и протча. Только у этого сиротки дарованья к такому делу не оказалось». Сколько здесь презрения ко вся­ческому холопству и холуйству!

Сказы «Малахитовой шкатулки» утверж­дают главную красоту человека — его рабо­чее мастерство, радость труда. Индивидуаль­ным тонкостям сказитель не придает особо­го значения; цену человека определяет его трудовая хватка. Умелец, мастер своего де­ла — всегда герой положительный.

Следуя законам устной речи, сказы лише­ны развернутых пейзажных картин. О пого­де или природе упоминается лишь тогда, когда нужно объяснить поведение героев.

Диалог бажовских сказов тоже мало по­хож на диалог современного литературного повествования. Сказ от начала до конца представляет собой монолог, единый поток устной речи. Реплики персонажей невоз­можно выделить как особый художествен­ный элемент, как невозможно выделить из речного потока отдельные струи. Разговоры пересказываются в «Малахитовой шкатул­ке» по законам живой речи.

Каждому известно: когда увлечешься пе­ресказом чужого разговора, невольно начи­наешь разыгрывать диалог, превращаться то в одного собеседника, то в другого. Этот простейший способ — способ цитатной пе­редачи диалога — встречается в «Малахито­вой шкатулке» реже, чем можно было бы ожидать, очевидно потому, что он вплот­ную примыкает к письменной литературной традиции.

Бажовскому рассказчику по душе переда­вать чужую речь от себя, а когда это труд­но, он спасается от прямой цитации добав­ками вроде «мол» «де»: «Пущай-де пе­реймут все до тонкости». Если же цитатность подчеркивается, если речь персонажа подается с нарочитой объективностью, то это делается с умыслом: «Никому те камни не продавай... Сразу снеси все приказчику... На всю жизнь будешь доволен. Столь от­сыплет, что самому и домой не донести»,— говорит Хозяйка медной горы фискалу Соч­ню. И вскоре оплошавшему наушнику «от­сыпали» столько розог, «что на своих ногах донести не смог — на рогожке в лазарет стащили».

Пересказ часто довольствуется пример­ным наброском чужой речи. И эту особен­ность уловил автор «Малахитовой шкатул­ки»: «Взяла Катя камешок и заплакала-запричитала. Ну, как девки-бабы по покойни­ку ревут, всякие слова собирают:

— На кого ты меня, мил сердечный друг, покинул,— и протча тако...»

Иногда, пересказывая думы хорошо изве­стного человека, перемешивают его речь с мыслью и мысль с речью. В сказах Бажова освоена и эта особенность.

«Вот тебе и Недокормышек! — дивится Прокопьич.— Еще ничем-ничего, а старому мастеру указал. Ну, и глазок! Ну, и глазок!

Пошел потихоньку в чулан, притащил от­туда подушку да большой овчинный тулуп. Подсунул подушку Данилушке под голову, тулупом накрыл:

— Спи-ко, глазастый!»

Что Прокопьич говорит, а что думает, оп­ределить трудно. Особенно если это место не читать глазами, а слушать без подсказки, знаков, выделяющих прямую речь.

Как правило, язык бажовского персонажа не отличается от языка сказителя. Так, на­пример, преображаются в устах рассказчи­ка разговоры столичных вельмож: «Под­бери хоть камни-то! Живо разворуют. Не како-нибудь место — дворец! Тут цену зна­ют!» Такие фразы передаются всерьез, без малейшего следа ерничества или райка. Так же всерьез они и воспринимаются.

Может показаться, что прикованность сказа к закону живой речи обедняет воз­можности жанра: пейзажные вкрапления ограничены, характеры упрощены, диалог сведен к авторской повадке...

Такое впечатление обманчиво. Перечис­ленные элементы художественного повест­вования не обеднены, а изменены. Они под­чинены главной особенности сказа. Особен­ность эта, не доступная в такой полной ме­ре никакому другому жанру, кроме фольк­лорного, заключается в яркой, выраженной с музыкальной интенсивностью интонации.

Воздействием своим музыка сказа с лих­вой окупает ограничения, которым ради нее приходится подчиниться. Она одухотво­ряет фразу, делает ее певучей, углуб­ляет мысль, вскрывает под шутливыми речениями подспудные, потайные смыслы. Музыка сказа как бы наполняет слово на­родной мудростью.

В сказе «Дорогое имячко» повествуется о давних временах, когда на месте Гумешевского рудника жили «старые люди». Отно­шение их к золоту передается так: «Крупин­ки желтеньки, да песок, а куда их? Само­родок фунтов несколько, а то и полпуда ле­жит, примерно, на тропке, и никто его не подберет. А кому помешал, так тот его сопнет в сторону — только и заботы».