Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Может быть, за обликом рассказчика «Малахитовой шкатулки» мне и чудится сторож Хмелинин, переименованный в де­душку Слышко? Вряд ли. Хотя сказы, как им на роду положено, написаны от пер­вого лица, едва ли это первое лицо полно­стью покрывается образом дедушки. Тще­душную фигурку высушенного временем и тяжелым житьем «старичонки» никак не приспособить к образу могучего богатыря, возникающего в воображении. Кроме того, мне вовсе не кажется, что Слышко, как пи­шет М. Батин в книге «П. Бажов» (М. 1963), «становится одним из главных героев произведения». Во многих сказах он и не напоминает о себе ничем, кроме словечек «слышь-ко» и «протча». Да и Бажов, кажет­ся, не очень-то навязывал своего рассказ­чика в главные герои. Пропустившие пре­дисловие так и не узнают, что писатель по­ручил сказывать побывальщины какому-то неведомому дедушке.

Эпический образ, постепенно выдвигающийся на первый план по мере чтения ска­зов и обретающий монументальную стать и форму, не похож ни на Хмелинина, ни на дедушку Слышко, ни на самого Бажова.

Кто же такой этот призрак первого лица? Какие силы его сотворили?

Чтобы ответить на это, придется присмот­реться к своеобразной литературной и сло­весной основе бажовского сказа.

При чтении «Малахитовой шкатулки» с первых строк бросается в глаза подчерк­нутая устность повествования. Отметить, что сказы Бажова тяготеют к устной речи, недостаточно. Его сказы и есть устная речь, закрепленная на бумаге со все­ми особенностями обыденного говора, жес­та, модуляций голоса и с приметами лично­го общения, недоступными иному виду ли­тературы.

Прежде всего рассказчик устанавливает контакт со слушателем и заодно выказыва­ет свою бывалость и стариковскую опыт­ность.

«Так, говоришь, из донских казаков Ермак был? Приплыл в наши края и сразу в сибир­скую сторону дорогу нашел? Куда никто из наших не бывал, туда он со всем войском по рекам проплыл?

Ловко бы так-то! Сел на Каме, попотел на веслах да и выбрался на Туру, а там гу­ляй по сибирским рекам, куда тебе любо».

Представляя слушателю действующих лиц, рассказчик не отвлекается на второстепенности и сразу объясняет, кто беден, а кто богат. Достатком обусловливаются и че­ловеческие качества: богатеи злы, скупы, глупы и жестоки, бедняки смелы, щедры и талантливы. Суть человека, как это и свой­ственно устному повествованию, определя­ется коротко и ясно: «...надзиратель руднич­ный — тоже собака не последняя». Иногда достаточно одного слова вроде «забавуха», чтобы не только выразить нрав девочки, но и заявить о своем отношении к ней.

Побывальщины рассказывает мужчина, поэтому естественно, что женщины оцени­ваются в первую очередь с точки зрения пригожести. Любопытно, что, как только речь заходит о фантастических женских образах, в повествовании проскальзывает этикет и сказочная традиция. Хозяйка мед­ной горы изображается как «девица красоты неописанной», а Синюшка «пригожая... сказать нельзя. Глаза — звездой, брови — дугой, губы — малина и руса коса трубча­тая через плечо перекинута». Сказитель словно немного робеет перед нездешней си­лой, боится ненароком сболтнуть не то. За­то для своих, рудничных девчат и женщин он находит слова простые и искренние: Та­нюшка красивая, «ровно и всамделе гарусинка из праздничного пояса выпала — далеко видно». В оборотах «она, конечно, всплакнула, женским делом», «зубоскальни­чает, конечно, как по девичьему обряду ве­дется» звучат уважительность и снисхожде­ние к невинным женским слабостям. Поло­жительный женский образ бажовских ска­зов — верная подруга любимого. В сказе «Кошачьи уши» приведен гордый ответ «птахи Дуняхи» на вопрос «что баба зна­ет?». «То,— отвечает,— и знает, что мужику ведомо, а когда и больше». И сказитель, ви­димо, с этим вполне согласен.

Любуясь женской красотой, сказитель и тут не забывает основного: стоящая ли она женщина, трудовая ли, или любительница прожить на даровщинку. Тунеядок, хотя бы и из рабочей семьи, он не жалует. Одну из них, жену фискала Сочня, он называет «женёшкой» и завершает презрительную ха­рактеристику ее такой фразой: «Ребят, ко­нечно, у их вовсе не было. Где уж таким-то». А барыня из сказа «Марков камень» никак не описана. Оказалось достаточным фамилии Колтовчиха да упоминания о барском звании.

Нередко характеристика власть имущего приправлена едва заметной усмешкой, на­поминающей о «тайности» сказа. Владелец рудника поминается так: «Он, слышь-ко, ма­лоумненький был, мотоватый. Однем сло­вом, наследник». В насмешку добавлено «наследник» или всерьез? Как хочешь, так и понимай.