Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Что касается «мелких бесов», то, как мы видели, чаще всего Антон Лаврентьевич и автор действуют согласно. Когда речь заходит, например, о Шатове или Кирил­лове, трудно отделить голос автора от го­лоса хроникера.

Перед нами три вида отношения Антона Лаврентьевича к исполнению своих хрони­керских обязанностей. Границы здесь, ко­нечно, размыты, но привести образцы каж­дого вида нетрудно.

Переменчивая позиция хроникера нахо­дится в какой-то зависимости от творче­ского освоения материала. Там, где мате­риал достоверен, художественно пристраст­но проработан в душе, там хроникер на виду, болтовня его оживляет всякую строч­ку. Степан Трофимович освоен с такой ис­черпывающей глубиной, что даже в чистом диалоге вырисовывается его типический об­лик. А изуродованный в угоду предвзятой идеи «Петруша» смутен, как призрак. Хро­никер пробует подойти к нему и так и эдак, но в конце концов машет рукой и дезерти­рует.

Не всегда, конечно, активность второсте­пенного рассказчика может служить чем-то вроде кронциркуля, замеряющего степень постижения жизни и глубину авторской концепции. Но для «Бесов» причина отлыни­вания хроникера от своих обязанностей оче­видна и весьма поучительна.

Ведь, если вдуматься, хроникер — это не что иное, как манера писания, определен­ный стиль изложения событий, облаченный Достоевским в сюртук и брюки.

А стиль, как только он утвердился, ста­новится привередливым: он не позволяет своевольничать с материалом, не позволяет измываться над персонажами как заблаго­рассудится. И это понятно: стиль формиру­ется не только талантом писателя, но и бытием, окружающей писателя действитель­ностью. И если писатель все-таки упорст­вует, нарушает предписанные самому себе законы стиля в угоду чуждой стилю кон­струкции, тон повествования ломается.

Оскорбленный Антон Лаврентьевич уда­ляется и хлопает дверью...

СТАТЬЯ ШЕСТАЯ

П. БАЖОВ. «МАЛАХИТОВАЯ ШКАТУЛКА»

Иногда достаточно прочесть одну фразу, чтобы облик автора или рассказчика, сотво­рившего эту фразу, увиделся как нарисован­ный.

При чтении бажовской «Малахитовой шкатулки» передо мной почему-то вырисо­вывался не образ дедушки Слышко, от име­ни которого ведутся рассказы (что было бы естественно), а внешность, как мне каза­лось, самого Павла Петровича Бажова. Он представлялся статным, плечистым ураль­ским богатырем. А потом я с удивлением узнал, что Бажов был старичок ниже сред­него роста.

Почему воображаемый облик писателя то прямо-таки фотографически верен, то про­тиворечит истине? Почему этот облик у большинства читателей сходен? Каковы здесь закономерности? Что влияет — сю­жет ли, фантазия (авторская или читатель­ская) или способ повествования?

Эти вопросы существенны хотя бы пото­му, что ощущение творца всегда входит в сложный комплекс, который называем эстетическим восприятием.

По словам сотрудницы толстовского му­зея, Лев Николаевич был сухонький муж­чина обыкновенного среднего роста. Когда она это говорила, нас в музее было человек десять. Почти все удивились. Оказалось, что творец «Войны и мира» всем представлялся если не гигантом, то человеком, во всяком случае, высоким.

Чтобы сломить наше недоверие, сотрудни­ца (девушка, которой удалось повидать лишь правнуков Толстого) принесла дере­вянный костыль. Его смастерили для вели­кого писателя, когда он повредил ногу. За­мирая от странного чувства, я примерился. Костыль пришелся в самый раз к моему весьма невысокому росту. Но и это очевид­ное доказательство не всех убедило.

В сказах «Малахитовой шкатулки» так на­зываемая «авторская индивидуальность» за­рыта довольно глубоко. Вслед за Глинкой Бажов подчеркивал народную основу своих творений: «Не нужно забывать, что я только исполнитель, а основной творец — рабочий».

Бывальщины, написанные в 1936—1938 го­дах, сказывал, как известно, старый руднич­ный сторож. Персонаж не выдуман. Он жил на свете и назывался Василием Алексеевичем Хмелининым. Хмелинин по­пал на Гумешевский рудник еще мальчон­кой, в 30-е годы прошлого столетия. В рас­сказе «Тяжелая витушка» изображается его горькое житье-бытье, свирепая эксплуатация рабочих, упоминается, как докатилась до Урала царская «воля».

Беседуя с литературоведом М. Батиным, Бажов вспоминал: «Хмелинин был просто краснобай, он умел ярко, хорошо рассказы­вать. Были и другие старики, тоже расска­зывали о прошлом, но они не достигали та­кой увлекательности изложения... От него, по существу говоря, вся «Малахитовая шка­тулка» и шла, по крайней мере, первое из­дание. Там было 14 сказов, и все они свя­заны с Хмелининым, с Гумешевским рудни­ком».