Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Задуманное предприятие наталкивается на серьезную трудность.

Задача состоит не в том, чтобы увекове­чить и одушевить «вещи и дела», а в том, чтобы увековечить свою собственную душу.

Но как это сделать? Может быть, начать с детства? Но ведь и до Бунина многие пи­сали о своем детстве. И получалось так, что, например, из «Детства» М. Горького сперва вспоминаются дед, Цыганок, удиви­тельная бабушка, а уже потом горемыка Алешка.

Вознамерившись описывать себя, любой писатель воссоздает не себя, а окружающий его мир. Может быть, это неизбежно?

В книге Эрнста Маха «Анализ ощуще­ний» нарисована картинка. Она изображает часть мира, какой ее видит профессор Мах, лежащий на кушетке и закрывший правый глаз. Сверху картинка ограничена бровью профессора, справа — частью его носа, снизу — холеным австрийским усом. Дальше изображено туловище профессора, его непропорционально длинные, будто сфотографированные с близкого расстоя­ния, ноги, затем окно, книжный шкаф.

Эта шуточная картинка была нарисована для господина, который задал профессору вопрос: «Как осуществить самосозерцание «своего я»?»

Своим рисунком Мах хотел показать, что внутри его «я» находятся только ощу­щения, что его «я» не более чем «ком­плекс ощущений».

Если бы Бунин думал так же, задачи своей он бы не выполнил. Самое дотошное перечисление любых «комплексов ощуще­ний» не даст представления о внутреннем мире человека.

Внутренний мир Бунина состоит не толь­ко из восприятий, но и из своего особен­ного отношения к этим восприятиям, из своих, особенных, мыслей и сопоставлений.

Вместе с тем Бунин хорошо понимал, что изобразить внутренний мир человека мож­но только через посредство объективного мира, и на вопрос, можно ли обойтись без изобразительности, категорически отвечал: «Нельзя».

Получается что-то вроде заколдованного круга. Бунин как никто другой мог бы вос­создать Словом предмет внешнего мира, мог бы описать какую-нибудь ласточку «как живую» — но зачем? Такие же ласточ­ки будут летать и после его смерти, и каж­дый может любоваться ими без его описа­ния.

Однако «заколдованность» мнима. Ласточ­ку видит каждый, но видит по-своему, а так, как видит и чувствует ее Бунин, никто другой не видит и не чувствует.

И если, описывая предмет, явление, не ограничиваться только внешним, передавать не просто внешний мир, а контакты внешнеro мира с душой художника, передавать в первую очередь чувства, предметом или яв­лением вызываемые,— вот тогда постепен­но, как из некой уплотняющейся туманно­сти возникнет и навеки сохранится явле­ние, именуемое Иван Бунин. Тогда и осу­ществится дерзкая мечта «оставить себя навеки в мире».

Чувствование мира не возникает внезап­но. Что бы там ни было заложено в душе от памяти предков, чувства растут и воспи­тываются с детства, с младенчества, от истока дней.

Поэтому, работая над книгой, придется вспоминать не просто эпизоды детства. Вспомнить реальный предмет, например ка­кие-нибудь первые детские сапожки,— дале­ко не все и даже не главное, несмотря на то, что эти сапожки выплывут в памяти словно в цветном фильме — с кисточками и с сафьяновыми ободками на голенищах. Главное -- вспомнить чувства. которые бы­ли вызваны этими сапожками когда-то.

Бунин обладал необыкновенно развитой памятью чувства. Это видно и по его ран­ним произведениям. Для «Жизни Арсень­ева», той задачи, которую решал в ней автор, эта особенность его дарования — вос­поминание чувств — имела важнейшее зна­чение.

Впрочем, слово «воспоминание» здесь не совсем к месту. Бытовое значение этого слова связывается с мозговой работой, вы­зывающей в воображении прошлое. Воспо­минание — это привлечение прошлого в настоящее.

Бунин, вспоминая, как бы направлялся из настоящего в прошлое. Oн старался воспро­извести былое окружение, былые пейзажи не для того, чтобы их просто вспомнить, а для того, чтобы войти в те же самые от­ношения с миром, какие были у него много лет назад, чтобы превратиться в «себя прежнего».

Вся изобразительная мощь родного язы­ка мобилизуется писателем, чтобы заново вызвать, выразить и навеки запечатлеть эти былые мимолетные чувства.

«Помню этот гром, легкую коляску, уно­сившую меня на вокзал с Авиловой, чувство гордости от коляски и от этого соседства, странное чувство первой разлуки с той, в свою выдуманную любовь к которой я уже совсем верил, и то чувство, которое преобладало надо всеми прочими,— чувство какого-то особенно счастливого приобрете­ния, будто бы сделанного мной в Орле».