Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

— Полковой вечер, а не банкет, — поправляет его Панфилов. И не без заинтересованности добавляет: — Ну, конечно, и с ужином, если не будет боевого вылета.

— Никакой выпивки, хватит, на Новый год попробовали, — вмешался Куликов. — А потом что?

Что было потом, мы уже знаем. Объявили готовность к вылету, а кое-кто успел приложиться к спиртному. Хорошо, что вылет не состоялся.

— Так что, по-вашему, ужин и не состоится? — снова подал голос Васильев.

— Не волнуйся, Леша, состоится, — успокоил я радиста. — В разумных пределах все можно. Тем более за наш праздник. Но не всем фронтовые сто граммов достанутся.

— Как так? — не выдержал Панфилов.

— А вот так! — ответил я. — Возможно, нам и не достанутся.

После новогоднего случая командование полка приняло решение в праздничные дни назначать дежурную эскадрилью, которая должна быть всегда в боевой готовности. Об этом я сейчас и сообщил экипажу.

Не успели они эту весть переварить, как вдруг в наушниках шлемофона раздался голос Панфилова:

— Истребитель!

И в тот же миг в нескольких местах наш самолет Прошили пули крупнокалиберного пулемета и снаряды авиационных пушек.

— Все живы? — бросил я вопрос после налета.

— Так точно! — тут же услышал три голоса.

Однако почувствовал: машина словно споткнулась в воздухе о какую-то преграду.

«Что-то повреждено, — мелькнуло в голове. — Мотор? Нет, моторы, кажется, целы. Баки? Пробиты бензобаки!»

А фашистский истребитель где-то рядом. Надо упредить его повторную атаку. Я закладываю крен. Бомбардировщик переходит на скольжение. Истребитель — справа от нас. Мне «мессер» хорошо виден через смотровые стекла.

— Ждать атаку! — приказываю экипажу. — Следить внимательно!

Теперь все видят вражеский истребитель.

— Фашист, наверное, нас потерял, — говорит Васильев. — Он меняет курс, значит, ищет.

«Мессер» постепенно приближается, но чувствуется, что летчик по-прежнему не видит нас. Ведь он идет с нами параллельным курсом. И теперь, если бы фашист даже и увидел наш бомбардировщик, стрелять ему нельзя: для этого надо отстать и начать новую атаку, а это ночью сложно — можно потерять цель.

— Делаю маневр, — говорю Панфилову. — «Мессер» будет в твоем распоряжении. Смотри не промахнись!

Но и фашистский летчик уже заметил нас. Он тоже идет на разворот, чтобы выбрать удобную позицию. Но было поздно: Саша Панфилов, точно рассчитав упреждение и ракурс цели, всаживает в живот вражеского самолета очередь. Истребитель факелом падает вниз.

— Ур-ра! — кричит Панфилов, торжествуя победу.

— Отставить! — строго обрываю его. — Рано ликуешь. На самолете пробиты баки. Мы можем вспыхнуть в любую секунду. Сообщаю об этом экипажу. А через несколько мгновений добавляю, обращаясь ко всем:

— Дело пахнет керосином — будьте готовы прыгать!

— Под нами территория, занятая врагом, — говорит Куликов. — Надо бы протянуть минут двадцать. Скоро линия фронта.

— Если не загоримся, буду тянуть, — отвечаю. — Но шансов мало.

Сидим как на пороховой бочке...

Наконец под нами замелькали тысячи огненных вспышек: внизу идет ночной бой. В небо взлетают ракеты. Зенитные пулеметы противника ведут огонь по каким-то самолетам. Вдруг одна пулеметная установка прекратила стрельбу: на ее месте видим два бомбовых разрыва. Вероятно, наши «кукурузнички» — У-2, помогая наземным войскам, подавляли огневые точки фашистов.

Огневые росчерки передовой остаются позади. Проверяю остатки горючего. Основные баки пусты. С одной стороны, это к лучшему: меньше вероятность воспламенения вытекающего из пробоин бензина. Но в пустых баках образуются бензиновые испарения, а это еще хуже: малейшая искра и — взрыв! При пожаре экипаж хоть имеет возможность покинуть машину на парашютах, а при взрыве?

Перевожу двигатели на резервные баки. Это еще не больше пятнадцати минут полета. Нужно принимать решение: прыгать или попытаться совершить посадку среди незнакомого ночного поля? На ощупь. При такой скорости и на ощупь?! Согласно инструкции, экипаж должен покинуть самолет: посадка ночью вне аэродрома запрещается. Она сопряжена с большим риском. Особенной опасности в таких случаях подвергается жизнь штурмана, кабина которого находится впереди всех, в самом носу самолета.

— Сергей Иванович, — обращаюсь к Куликову совсем не по-военному. — Тебе все-гаки придется прыгать.

— Разреши остаться, командир, — отвечает он. — Я помогу тебе выбрать место для посадки, из моей же кабины виднее.