Александр Тамоников: Рота уходит в небо

…И вдруг наступила тишина. Едкий пороховой дым стелился плотным, темным туманом над искореженной высотой. Легкий весенний ветер не мог справиться с дымовой завесой, смешанной с отвратительным запахом СМЕРТИ. Только вершины гор, ставшие случайными свидетелями жесточайшей битвы, гордо возвышались над местом боя, недосягаемые ни для темно-серого смрада, ни для человеческого страдания. Они покрылись ярким весенним нарядом и красовались между собой на фоне чистейшего, безоблачного неба. Им, как и тем, кто развязал это безумие, было совершенно безразлично то, что произошло там, внизу, на уровне, куда интересы их не распространяются. По обоим склонам в самых неестественных позах лежало множество людей, вернее, то, что от них осталось после массированного артобстрела. В одной из воронок, наполовину присыпанный землей, с открытыми, полными навечно застывшей боли глазами, нашел свое последнее укрытие командир роты. Рядом – на расстоянии протянутой руки – догорал обезображенный до неузнаваемости труп капитана-десантника. И чуть поодаль – почти весь личный состав. Погибший, но не сдавший своих позиций, выполнивший до конца Воинский Долг. А метрах в десяти, не далее, – уничтоженный враг. Смерть смела все, что разделяло их в жизни, – идеологию и вероисповедание, национальность и возраст. Смерть в одно мгновение уравняла всех. И сейчас они лежали, с одинаково искаженными от боли и ненависти, мертвыми лицами, с оружием в руках, в непосредственной близости друг от друга. Русский и белорус, чеченец и араб. Солдат Отчизны и платный наемник. Они уже не были врагами. Все они стали жертвами одной войны, одной политической схватки, цель которой – власть. А дым горящих камней, земли и человеческих тел постепенно поднимался ввысь, туда, к неприступным и равнодушным вершинам, унося с собой души погибших. Поднимался, чтобы там, надо всем живым, раствориться в чистом небе, в котором уже стали собираться стервятники, чутко уловившие запах обильно пролитой крови. Они парили, кровожадно всматриваясь вниз, где на безымянной высоте у Косых Ворот в неравном бою погибло сводное подразделение. Рота специального назначения!

Костя проснулся рано, на часах не было и шести утра. Открыв припухшие от обильного ночного возлияния глаза, нащупал рукой возле софы бутылку пива – непременный атрибут его похмельного пробуждения. Сделав несколько судорожных глотков, откинулся на подушку.

Сейчас должна отпустить тошнота, исчезнуть сухость во рту и ослабеть боль, раскалывающая череп пополам.

Он лежал и ждал облегчения. По мере того как похмелье неохотно отступало, к Косте возвращалась способность соображать.

Возникал вопрос, постоянный в такие мгновения, – что было вчера?

В редких случаях по утрам Костя более-менее помнил, что происходило на финальной стадии предыдущей пьянки. По большей части события бурной ночи память не хранила. Наверняка опять чего-нибудь «учудили» напоследок, после безумных, до предела извращенных оргий с девицами на дискотеке «У Паши».

Черт! Как же плохо. Водки бы, граммов сто.

— Мам! – крикнул Костя. – Мам!

Его крик был услышан, в комнату вошла мать.

— Проснулся, чудо?

— Проснулся. Знаешь, как мне плохо?

— Представляю.

— Налей, мам, грамм сто пятьдесят?

— Прямо в постель подать?

— Все равно.

— Тебе все равно. А мне – нет. Поднимайся, там, в холодильнике, есть немного коньяка, но прежде ответь, когда прекратится весь этот бардак?

— Мам, дай прийти в себя. Потом поговорим. Отчим, наверное, на кухне?

— Да, завтракает.

— Опять мораль начнет читать.

— А ты как хотел? Папа занимает высокий пост, я тоже, слава богу, не кухарка, а сын – не пойми что. Ты думаешь, о твоем поведении у нас на службе никому ничего не известно?

— Можно подумать, отчиму в его мэрии за меня мозги чистят.

— А ты думаешь, нет?

— Ладно, пошел я, мочи нет.

Костя, не одеваясь, в плавках, прошел на кухню.

Отчим доедал свою яичницу.

— Привет, – буркнул Костя.

— Здравствуй, здравствуй. Что это ты, не умывшись, не одевшись, и сразу в холодильник?

— Похмелиться хочу. – Костя не считал нужным скрывать свои намерения.

Он достал початую бутылку «Арарата», не наливая в рюмку, опрокинул содержимое в себя из горла.

— Фу, – поморщился отчим, – как так можно?

— Молча, папа, молча. Ты деньжат случаем не подбросишь?