Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

И тут, как всегда, бросился на выручку Куликов — мой дорогой Серега. Он вышел к столу, молча взял из моих рук доклад, положил его на стол и тихо, спокойно, как будто ничего не произошло, сказал:

— Да ты так, без бумаги.

Его спокойствие не раз прибавляло мне уверенности в бою. И сегодня тоже сыграло свою роль. Самообладание вернулось ко мне, и я начал говорить:

— Нам вручат гвардейские знаки. Мы прикрепим их к гимнастеркам рядом с другими боевыми наградами как свидетельство того, что и этот знак добыт в бою.

И тут я почувствовал: ведь говорю как раз то, что и в докладе написано. Отвечает оно моему настроению, да и запомнились, запали в душу слова при ознакомлении с докладом перед собранием. И я пододвинул к себе листки поближе. И говорил уже без запинок, хоть и волновался. Но волнение было другое: не от боязни сбиться, а от понимания той высокой чести, которой удостоила нас Родина, назвав своими гвардейцами.

Прошли и комсомольские собрания. Выступая на них, все словно заново принимали присягу, торжественно клялись Отчизне быть мужественными и верными ей.

А потом ровный, как под линейку, строй всего полка. Развевающееся на ветру гвардейское Знамя. Опустившись на колено, командир полка первым целует алое полотнище. Затем к полковой святыне подходят поочередно летчики, штурманы, стрелки-радисты, механики, техники, оружейники, связисты...

20 февраля 1942 года. Ночь. Мы возвращаемся на свой аэродром. Задание выполнили без особого труда и риска: вражеских истребителей в воздухе не было, а зенитчиков мы уже научились обманывать, да и стреляли они почему-то слабо, неинтенсивно.

— Повезло! — заметил вслух Куликов.

Мы без повреждений отошли от цели и взяли курс к себе домой. Экипаж молчал, убаюканный монотонным гулом моторов. Я пилотировал самолет, а мысли были далеко-далеко от огня, от войны. Думалось о доме. Хотелось увидеть жену, отца, мать. Что-то долго от них нет писем. Здоровы ли они? Все ли у них в порядке? И уже кажется, что ты дома, вот жена и мать, вишни цветут. Сон? Или наяву все?..

— Штурман, сколько мы времени в полете? — спрашиваю, хотя перед моими глазами на приборной доске часы и на руке тоже. Спросил, чтобы нарушить молчание.

Куликов отвечает. И снова — тишина. И нету никаких сил ее перебороть. Как тополиный пух, забивается она за ворот, под шлемофон, в уши, в глаза. Обволакивает сон. Это самое неприятное. Хуже «мессершмиттов» этот сон! Автопилота на самолете нет, а по своей природе Ил-4 неустойчив, каждую секунду норовит завалиться в крен, уйти с курса, задрать или опустить нос. Нужно беспрерывно крутить штурвал, чтобы самолет летел в заданном режиме.

Летчик засыпает в полете не так, как обычно засыпают. Гул моторов, однообразные движения штурвалом то вправо, то влево, на себя, от себя укачивают, прямо-таки убаюкивают. И летчик как будто и с открытыми глазами сидит, но приборов не видит. Его сознание на миг отключается. Спит человек. Сон этот длится секунду, может, две, но тут же, мгновенно очнувшись, кажется тебе: спал вечность! А поэтому руки бессознательно начинают крутить штурвал, и не всегда в ту сторону, куда нужно. Чтобы избавиться от этой беды, от этого неприятного и опасного мучения — от сонливости, мы брали в полет нашатырный спирт.

Сегодняшний полет длится уже пятый час. Мы все устали. И уж коль меня, занятого делом, за штурвалом клонит ко сну, то каково экипажу? Конечно, они понимают, что под нами территория, занятая врагом, и опасность подстерегает нас ежесекундно, но и к этому мы уже привыкли. И наша бдительность, к сожалению, не та, что была при первых боевых вылетах. А притупление бдительности всегда обходится дорого. В таких вот ситуациях фашистские истребители не раз обстреливали наш самолет. Мы получали повреждения, но, к счастью, оставались живы. А некоторые мои однополчане так и сложили головы не над целью, где извергают огонь вражеские зенитки, где роятся «мессеры», а в полете уже на свою базу, потеряв бдительность. Как обидно — после победной бомбардировки погибать ни за что. Все это хорошо знали, но выдержать постоянное напряжение в длительных полетах не так-то было просто. Эта нагрузка — выше физических сил. Почти каждую ночь, а не ночь, так день, вылетали мы на задания. Изнурительный труд. И так четыре года войны.

— Командир, скоро праздник, — слышится голос Васильева.

— Да, праздник, — односложно отвечаю я. — Через двое суток День Красной Армии.

— Начальник продовольственной службы говорит, что по этому случаю будет полковой банкег, — ведет свое радист.