Любовь Овсянникова - С историей на плечах

К тому моменту я уже была знакома с Раушенбахом, встречалась с ним в Москве, правда, между нами не произошло столь доверительных бесед. Все равно общее впечатление о нем у меня сложилось. Борис Викторович, приятнейший человек, симпатичной внешности и притягательного ума, был немного спесив и… принадлежал к тем, кто без укоров совести, легко и изящно подлаживался под обстоятельства, да простится мне эта искренность.

Встречаясь с Борисом Викторовичем позже, когда я уже могла с полным правом называть себя ученицей Риса, и говоря о Владимире Федоровиче, я замечала в тоне Раушенбаха снисходительные нотки, дескать, этот ленинградец излишне сентиментален, мягок, не по-мужски незлобив. Он приписывал это его большой увлеченности наукой, скольжению над людьми и бытом. Видимо, он чувствовал русский дух в душе Риса, его раздольную приволжскую сущность, его неподдельную русскость, но найти истоки этого отличия от других немцев, от себя, прибалтийца, не смог. Не увидел и не осознал в нем иной менталитет, иное качество, потому и не подобрал правильные слова для своего друга. Вот что значит место, вскормившее тебя хлебом!

— Сколько раз мне хотелось высказаться по тому или иному вопросу, а я вынужден был помалкивать, потому что оно шло вразрез с линией Бориса, руководителя Международного Союза российских немцев. Я не мог их подвести. Хотя он, эстонец по матери, не понимал меня, русского по воспитанию. — Эх, не дожил Владимир Федорович, не узнал, что его неуступчивый и строптивый друг Борис Раушенбах, попав в тяжелые жизненные обстоятельства, поймет преимущества мягкости и незлобивости Православия, по сути воспитавшего Риса, и навеки перейдет в его лоно. Но сейчас Рис продолжал: — Вот вы, вы о чем-то мечтаете?

Я ловила момент и переводила разговор на другую тему, чтобы Владимир Федорович немного отдохнул от горечи:

— Конечно! Хочу жить в Таллине или в Ленинграде, — и мне это удавалось. Он подхватывал новую тему.

— В Таллин ехать не надо. Как ни крути, а это чужой край, мало ли как повернутся обстоятельства. А вот в Ленинград можно. Пока я жив, это легко устроить, но сначала надо защититься.

— Так стараюсь же.

— Меня приглашают в ЛИМ (Ленинградский институт машиностроения), — развивал он тему дальше. — Я и сейчас там читаю лекции на турбиностроительном факультете, конкретнее — на кафедре турбиностроения и средств автоматики. Это выпускающая кафедра, где готовят по специальности «Газотурбинные, паротурбинные установки и двигатели». У меня хорошие, надежные отношения с этим вузом. Но сначала вы поработаете на НЗЛ, окрепнете. Тем временем мы организуем вам квартиру, а потом уйдете в ЛИМ на мое место.

Владимир Федорович Рис верил в меня. Ему нужны были те исследования, что мы проводили совместно, на их основе он планировал разработать новое техническое предложение по повышению надежности гидротурбин. Конечно, мы справились со своей задачей, и я отвезла Рису в НЗЛ отчет о проделанной работе. Это был лишь первый шаг. Тем временем он заканчивал расчеты, необходимые для проектирования опытного образца турбины, его коллективом писались методики и планы ее испытаний.

Но жить нашей стране, а вместе с этим и нашим планам, оставались считанные годы. Черные силы, уже давно подстрекаемые к тотальному разрушению, выбивали из наших рядов лучших и сильных людей — чтобы запугать остальных, чтобы отбить у них желание и силу сопротивляться. Начинались репрессии, названные «борьбой с социалистическими хищениями», намечались первые жертвы. В нашем кругу такой фигурой стал Хинт, талантливый и смелый человек. За ним рухнули остальные.

Я сделала запрос на бывший НЗЛ, ныне — Открытое акционерное общество "Невский завод", о судьбе Владимира Федоровича. Мне ответила начальник ОК Корнопелева Ирина Константиновна буквально следующее: «В ответ на Ваше письмо сообщаем, что не имеем возможности предоставить Вам какую-либо информацию о данном человеке в соответствии с действующим законодательством о защите персональных данных». Добавить мне нечего. Отказаться сообщить дату смерти человека его ученику — это создавать условия для того, чтобы души наши потеряли бессмертие, это принуждение забывать друг друга, это бесовщина, бесовщина, воющая с ликованием. Лишнее доказательство, что с социалистической человечностью и товариществом покончено.

Он работал в Ленинграде одним из ведущих конструкторов-механиков на военном заводе. У него была броня, но, тем не менее, общее указание изолировать всех немцев не миновала и его. Это была именно изоляция, а не арест, как любят теперь приврать многие, строя из себя страдальцев.