Х. Хансен - Политические устремления Юлиуса Эволы

Недостаток подлинной глубины в футуризме, его «кричащий, показной» характер оказались в числе причин, побудивших Эволу отвернуться от этого движения. Хотя впечатление, произведенное на него фигурой Папини, осталось поистине неизгладимым – не только из-за борьбы с низкопоклонничеством интеллигенции, борьбы, которую Эвола сам пылко поддерживал, но в особенности потому, что Папини познакомил его со многими неитальянскими учениями. Два из них следует выделить особо: прежде всего, это восточные религии, затем – западный мистицизм, а именно Майстер Экхарт и Ян ван Рейсбрук. Благодаря такому знакомству была заложена основа для той потребности в кристальной ясности относительно всех религиозных и эзотерических вопросов и того отвращения ко всякому сентиментализму и экстатическому фанатизму в этой сфере, которые Эвола испытывал всю свою жизнь.

Однако прежде, чем мы рассмотрим эзотерические влияния, следует описать светские философские основания воззрений Эволы. В юные годы он увлекался в основном тремя мыслителями, поскольку мог всецело с ними отождествиться, пребывая в одной возрастной группе. Кроме того, все трое умерли очень рано: двое покончили с собой, а третий – Отто Браун – погиб во время Первой мировой войны. В них нашло отражение собственное стремление Эволы к самоубийству и смерти в целом, названное им cupio dissolve – желание саморазрушения. Он избежал суицида только благодаря знакомству с одним из разделов [4] В книге «Путь киновари» Эвола называет конкретный текст – Majjhimanikâyo (1, 1), в нем Будда перечисляет в порядке возрастания значимости признаки «благородных сынов», идущих к спасительному Пробуждению. – Прим. пер. буддистского « Палийского канона» . [5] См. предисловие к «Восстанию против современного мира» (Julius Evola, Revolt Against the Modern World , Rochester, Vt., 1995, p. xv.)

В первую очередь мы обратим внимание на Карло Михельштедтера (1887-1910). Его воздействие на Эволу, как он сам указывал, было более определенным и важным, чем даже влияние совершившего переоценку всех ценностей Ницше, чья острая полемика значительно усовершенствовала его собственный стиль. Михельштедтер происходил из еврейской семьи Гориции, городка на реке Изонцо в северной Италии. Сначала он изучал математику в Вене, [6] О значении Вены в этом контексте см. ниже. но позднее углубился в живопись и греческую философию. На следующий день после написания своей диссертации «Убеждение и риторика» он застрелился. На такое решение, несомненно, повлияло мнение Михельштедтера о том, что ему нечего добавить к сказанному в этой работе. Эвола был близким другом одного из кузенов Михельштедтера и поэтому не понаслышке знал о тех событиях. Вскоре и этот кузен покончил со своей молодой жизнью, совершив самоубийство.

Фундаментальный смысл книги Михельштедтера состоит в требовании persuasione , т. е. убеждения. Под ним Михельштедтер подразумевает абсолютную достаточность Самости, которую полагает единственным реальным принципом в человеке. Пока Самость существует не сама по себе, но только в «другом», определяющем ее жизнь посредством вещей и отношений и, следовательно, поддерживающем элементы зависимости и потребности, нет никакого убеждения, но есть, скорее, отсутствие, подлинная смерть ценности. «Ценностью же обладает лишь то, что существует для себя, что утверждает принцип внутренней жизни из ничего и никого – автаркию». Так Эвола описывает суть философии Михельштедтера в «Очерках о магическом идеализме» . [7] Julius Evola, Saggi sull'Idealismo Magico , Todi, Rome, 1925, p. 136.

Послушаем самого Михельштедтера: «Страх, который для большинства людей ограничен рамками некой опасности, в действительности является чудовищным ужасом, каковой перед лицом бесконечной тьмы испытывает тот, кто при особых обстоятельствах чувствует себя утратившим сознание и бессильным, потому что уносится за пределы царства своего могущества». [8] Carlo Michelstaedter, La persuasione e la rettorica , Milan, 1982, p. 60.

«Тот, кто боится смерти, уже мертв. Тот, кто хоть на мгновение желает, чтобы его жизнь была лишь его собственной жизнью, кто хоть на мгновение желает быть уверенным в том, что делает, должен схватить настоящее; он должен видеть все в настоящем как конечное, осознавая неизбежность смерти; и он должен создать во тьме жизнь из самого себя.

Смерть ничего не может взять у того, кто живет в настоящем, потому что ничто в этом человеке не нуждается в продолжении существования, ничто в нем не происходит из страха смерти… И смерть лишь убирает некогда рожденное. Она убирает то, что ухватилось уже за тот день, когда человек родился, то, что живет в страхе смерти из-за самого факта рождения». [9] Ibid, p. 69.