Игорь Малинский - Записки сдержанного оптимиста

Большую часть свободного времени он проводил в подвале. Нет, это не подвал – для меня, маленького мальчика, это пещера Аладдина! До сир пор закрываю глаза и вижу простенькую деревянную дверь со щеколдой, войдя в которую попадаешь в сказку. В верхней, наземной, части – верстак, рабочий стол, на стене аккуратно развешены пилы, ножовки, рубанки, другие инструменты. Справа от входа под углом вниз уходит земляной пол: там уголь, дрова, в сундуке – картошка на зиму, лук, в бочонках – квашеные капуста, огурцы, бурые помидоры, на полках – бутыли и банки с вишнёвым и айвовым вареньем. Надо всем этим – деревянная лестница вверх, в квартиру на 2-м этаже. Когда её жильцы спускаются по ней во двор или поднимаются наверх, ступени скрипят и даже голоса можно расслышать. В подвале всегда прохладно, даже летом в жару. Спустившись в самый низ, попадаешь в настоящую пещеру с высоким потолком. Здесь лежала большая колода, на которой рубили дрова. Вправо из пещеры шёл арочный ход, но пройти по нему можно метра три, дальше проход был засыпан. Как узнал позже, весь старый центр города стоит на таких арочных ходах, их до сих пор находят при строительстве новых зданий на месте старых разрушенных, в некоторых устраивают бары и другие питейные заведения. Поговаривают, такие ходы идут до самого Днепра, а есть и такие, что под Днепром, на левобережье. Включите фантазию: какие сюрпризы там могут ожидать историков, археологов и кладоискателей…

Мы стали очень быстро жить, быстро переезжать с места на место, быстро забывать дворы нашей юности. А с каждым таким двором, домом, подвалом уходит частичка нас, и её уже не вернуть. Иногда мне очень хочется спросить у Него: «Господь, после нескольких тысячелетий истории человечества, после всего, что Ты видел, захотел бы снова создать человека?! Надеюсь, вы понимаете, о чём я… Да, именно об этом: о расовой, национальной, межгосударственной, религиозной ненависти; о тысячах болезней, которые сами создали; о маниакальной настойчивости, с которой уничтожаем всё окружающее; о зависти и злобе, которая приводит к четырём миллионам доносов. И это далеко не полный список «подвигов» homo sapiens. Я родился через 15 лет после войны, большой войны, самой большой войны в истории человечества. Она страшным, неумолимым катком прошла по судьбам людей, и моих родных тоже.

Мы довольно рано узнали, что бабушка Лиза нам не родная, хотя всегда её считали таковой. Оказалось, что она – тётя нашей мамы, а мама – стопроцентная одесситка с Пересыпи. В июне 1941-го десятилетняя Ида приехала в Херсон на каникулы к тёте – папиной сестре, и родному дедушке, жившему на Забалке, к которому через день ходила обедать. Началась война, очень быстро добралась до юга Украины. Тётиного мужа призвали в армию. Тётя, взяв Иду и своего полугодовалого сына Фиму, в последний момент ушла пешком в Николаев, там сели чуть ли не в последний поезд, уходящий на восток. У мамы даже одежды не было тёплой, ведь ехала летом ненадолго из Одессы в гости. От маминой семьи остались только портреты: большой – брата и в медальоне – папы, маленькое фото трёх детей. Погибли и мама с папой, и старшие сестра Сарра и брат Эмиль. Так случилось, что мы с сестрой никогда не видели родных дедушку, бабушку, тётю и дядю… Мама наша так и осталась жить после войны с тётей, возвращаться было некуда. Много лет спустя мама с моей сестрой Фаиной были в Одессе и даже нашли тот двор, в котором мама жила до войны. Но зайти туда она так и не смогла, не хватило сил… Пишу это, и дрожит рука. Муж тёти Лизы тоже пропал без вести. Спустя некоторое время Лёва, как тогда говорили, сошёлся с Лизой (он был постарше, вся его семья погибла во время войны).

Он очень помог Лизе с маленьким Фимой и нашей, тогда 14-летней, мамой. Поэтому для меня всегда он был самым настоящим дедом, ведь других дедушек я не знал. У меня уже давно никого нет из старших родственников: ни бабушек, ни дедушек, ни родителей. Трудно представить, через что прошли эти люди. И я с очень тяжёлым сердцем наблюдаю в последние годы, как из памяти о них пытаются иногда сделать шоу. Грустно смотреть на «ветеранов» и «детей войны» моего возраста и моложе. Но пена сойдёт, верю в это.

А пока – квартира №15 на улице Советская, 42, ещё живёт своей жизнью. Зимой у нас тепло: печка топится, две комнаты груба обогревает, на печке и готовить можно, и утюги нагревать (было таких два, старых чугунных). Мылись в корыте. Ходили и в баню общественную, ту, что возле базара. Там было жарко, шумно, многолюдно… Души, тазики, на полу – деревянные щиты, под ними по плитке бежит вода, стекает. После бани идём по тёмным холодным улицам домой. Идти недалеко – два квартала. Дома по сравнению с улицей очень светло и тепло, пьём чай за длинным столом в центре комнаты, под люстрой. Потом достаём лото: карточки, бочонки с цифрами, играем на копеечки. Дед Лёва не участвует, чай пьёт из самовара, с сахаром кусковым, который колет щипцами. Деревянные ставни на окнах закрыты изнутри – и мы как будто в маленьком тёплом ярком пространстве, отделённом от всего мира. Если я когда-нибудь попаду в рай, хочу, чтобы он был именно таким.