Игорь Малинский - Записки сдержанного оптимиста

Для меня всё, что готовит она, – верх кулинарного искусства. Я понимаю, что очень субъективно. Но фаршированный лещ и этот рыбный холодец с картошкой!.. Ничего подобного я больше никогда не пробовал. Как говорится, секрет приготовления утерян. При мне бабушка уже не работала, была домохозяйкой, но в настоящем смысле этого слова – это была повседневная работа с утра до вечера. На ней были готовка, походы на базар, стирка, ежедневные вытирания пыли, вытряхивание коридорных ковриков, подметание в кухне и коридоре. (По субботам полную уборку с мытьём полов делала мама после работы: суббота – короткий день). На то, как бабушка торгуется с продавцами, можно было смотреть вечно. Для меня походы с ней на базар тоже не прошли бесследно: не скажу, что я часто торгуюсь, но если делаю это, то всегда успешно. В начале 1990-х в Стамбуле на базаре в «кожаном» магазинчике присмотрел себе куртку и, услышав цену $140, сказал хозяину, что я у него надолго; выпив несколько чашек кофе и выкурив полпачки (тогда ещё курил) «Мальборо», через 2 часа я был счастливым обладателем куртки за $70.

Мои детские впечатления от нашего Центрального рынка можно выразить одним словом – рыба! Она висела, лежала, плавала, была всех видов, сортов и способов приготовления. Поэтому, бывая потом в других городах, не удивлялся тому, что херсонская рыба и херсонские арбузы – это устойчивые словосочетания.

И ещё два памятных фрагмента с улицы Торговой: во-первых, киоск, в котором на подносе лежал шоколад, огромными кусками серого цвета; во-вторых, плакат, на котором радостная девушка в платке и рабочем комбинезоне демонстрировала початок кукурузы. По верху рисунка шла надпись: «Кукуруза – царица полей!» Да… было и это, из песни слов не выбросишь.

Летний день подходит к концу. Вечером приходят родители с работы. Ещё светло. После ужина взрослые сидят во дворе: мужчины играют в домино, женщины «лускают» семечки, разговаривают. Когда совсем темнеет, начинают расходиться.

У нас первых во дворе появляется телевизор. Дед Лёва купил. Летом вечером, уже когда темнело, телевизор, бывало, ставили на широченный подоконник открытого окна экраном во двор, соседи садились перед ним и смотрели фильмы, концерты или футбольные матчи. А зимой иногда самые близкие соседи заходили смотреть и в квартиру. В выходные летом ездили на пляж.

Катера туда и оттуда снуют навстречу друг другу из речпорта целый день. Ну а вечером одеваемся поприличней и идём всей семьёй, а бывает, и несколькими семьями, на Суворовскую или в парк на качели.

Деду было тогда немногим больше, чем мне сейчас, однако он успел родиться в ХІХ веке, в 1898 году! Это был высокий подтянутый мужчина с гладко выбритой головой, очень немногословный и с виду даже суровый.

На самом деле он никогда не отказывал никому в помощи, особенно родственникам, которые съезжались со всего Советского Союза, от Молдавии до Якутии, от Москвы до Ташкента, да и, чего греха таить, часто брали у него в долг. В нагрудном кармане у деда всегда лежали складной метр и алмаз для резки стекла, за ухом торчал маленький остро отточенный карандаш. Деда Лёву на Центральном рынке знали все – он был лучшим стекольщиком. С утра шёл на рынок, где с другими стекольщиками принимал заказы. Часто ходили стеклить окна, двери по всему городу. Кстати, дед внёс свою лепту и в съёмки «Олеко Дундича»: была сцена на базаре, в которой «красные» дрались с «белыми» и при этом громили лавки, а Лев Фроимович после каждого дубля стеклил окна – благо жил напротив. Вообще это был очень рукастый мужчина, всё, за что ни брался, делал с толком и расстановкой. Дед быстро и профессионально резал кур и петухов. Ему приносили птицу из соседних дворов, возможно, он был из потомственных шойхетов (резник в иудейской общине). Не знаю, какое у него было образование, но писал дед Лёва мелким красивым почерком, по вечерам читал газеты, слушал радио (у нас был большой ламповый приёмник-проигрыватель пластинок), короче, всегда был в курсе всех событий.

Дедушка и бабушка, как сейчас выражаются, двуязычные – очень часто между собой и со знакомыми-евреями говорят на идиш. Мне почти ничего не понятно, но нравится. Старшая сестра чуть продвинутей меня и по прошествии многих лет помнит отдельные слова, берёт даже в руки самоучитель идиш. Дед часто по приёмнику слушает «вражеские голоса», всем сердцем болеет за молодое еврейское государство – Израиль, агитирует папу ехать туда. На вопрос, почему сам не хочет ехать, отвечает, что уже старый.