Борис Панкин - Пресловутая эпоха в лицах и масках, событиях и казусах

Нам рекомендовали убрать эпизод с поездкой литсекретаря Симонова – Нины Павловны Гордон – в Красноярск к репрессированному мужу, а заодно – и все о муже и репрессиях.

Сократить афишу с «Мастером и Маргаритой» в Театре на Таганке.

У Виктора Астафьева поджать тему жертвенности. И вообще «слишком много раненых, страдающих, отступающих, а мало кадров наступления, победы советских войск и проч.».

Вот где я почувствовал, что никак не упрятать моему соавтору «под колпаком юродивого» раздвоенное жало иронии.

В эпизоде командировки К. М. в Узбекистан нужно впрямую сказать о партийности пера писателя, сказать, как он с удовольствием откликался на поручения «Правды».

– В заключение, – продолжал Трошкин, – наши ответственные зрители предупредили «благожелательно», что «сам Лапин, когда будет смотреть в исправленном виде, тоже может дать свои ЦУ». Но и заверили, что они «доложат ему о своих самых лучших впечатлениях о фильме, подготовят его».

Тут мне невольно вспомнился старый, еще времен моей студенческой юности анекдот из жизни одесских биндюжников. Когда одного из них придавило насмерть краном, они решили послать к нему домой гонца – подготовить вдову. Он приходит, стучит и женщину, которая открывает ему дверь, спрашивает:

– И здесь живет вдова Абрамовича?

– Какая я вдова? В мене муж есть.

– Муж в вас есть? Вот в вас есть…

Телефонное сообщение Владика о следующем круге наших хождений по мукам было кратким. И без «эжоповщины»: Лапин посмотрел и все зарубил. Вернее, требовал таких переделок, что… Да еще велел показать фильм в Союзе писателей. Мол, почему нет в кадрах Маркова, Маковского, Сартакова, Карпова… Ведь Симонов был одним из руководителей Союза.

Через несколько дней с удачно подвернувшейся оказией от Трошкина пришло письмо. Читая его, я ощущал себя жителем Помпеи, чудом сохранившимся после извержения Везувия. Не тогда ли явилась мстительная мысль: не выпустят фильм, роман будет о том, как они его рубили. Чем хуже, тем лучше.

Вскоре я поймал себя на мысли, что, читая и перечитывая письмо, начал получать от этого занятия что-то вроде эстетического удовольствия.

Новые наши рецензенты – Лапин и его первый на этот раз зам – не просто делали замечания или давали указания. Они еще и подводили под них теоретическую базу. Основополагающим тезисом было: нам не нужен фильм «Размышления о Симонове на войне». Нам нужна картина о военном корреспонденте на войне.

– И тут же потребовали убрать хрестоматийно известную песню К. М. о военкорах: «Выпьем за победу, за свою газету, а не доживем, мой дорогой…» Лапин, видите ли, ее на дух не принимает. Уж не предвидел ли он, подумал я позднее, антиалкогольную кампанию, которая была не за горами.

– Подтвердили требование «уменьшить общий военный фон», и с этой целью «убрать зрительный ряд, состоящий из военных кадров, когда Симонов читает „Жди меня“. Их смущают раненые, страдающие и пр. В изображении должен остаться только читающий. Сократить несколько кадров боев в Сталинграде и в эпизоде «Похороны командира» убрать кадр с мертвым офицером и сократить на четыре строки цитату из стихотворения «Смерть друга»:

Что же касается второй серии, которая у нас называлась «Каждый день – длинный», то здесь, как сообщал Трошкин, не устояв перед соблазном прибегнуть к черному юмору, – замечания носили предварительный характер. Окончательный приговор должны вынести руководители писательского союза. Пока же предложено убрать Нину Павловну Гордон.

Нина Павловна Гордон – бессменный литературный секретарь и стенографистка Симонова с первых послевоенных лет. Страдалица и подвижница, разлучившаяся с шефом! Как она звала К. М. только на период второго пленения и ссылки мужа в Красноярский край, куда она последовала за ним. Я-то знал уже, что она будет центральной после Симонова фигурой в моем будущем романе.

– Что же касается предложенных Лапиным пяти «говорящих голов» из писательской верхушки, то они уже произвели предварительный отбор. Из пяти оставили три. Были Марков, Бондарев, Карпов, Исаев, Дудин, остались Марков, Карпов, Дудин…

Я потирал в азарте и ожесточении руки. Ну стоит ли, охолаживал тут же сам себя, сердиться на этих людей, негодовать. Не лучше вспомнить нашего героя?

– Я-то бюрократ уже старый, отживший, а вы сравнительно еще молодой, – говаривал мне К. М., когда я, работая в «Комсомолке», жаловался ему на происки цензуры, а перейдя в ВААП – на коварные ходы чиновников от культуры и книгоиздательства, – так уж послушайтесь моего совета.