Владимир Хомичук - Муха

– Пожитки вот только кое-какие соберу да с семьей попрощаюсь, – промямлил он, обращаясь к кому-то внутри машины, и повернулся ко мне. Наши глаза встретились. – Сынок, ты в школу? А мама дома?

– Она на работу уже ушла.

– От итить твою, а?! Даже и не попрощаюсь с голубушкой. Тогда вот что, ты подожди папку пока немного. Хоть тебе пару слов скажу перед расставанием…

– Хорошо, батянька.

Называть его я стал так еще с малых лет. После просмотра фильма «Нахаленок» Евгения Карелова по рассказу Михаила Шолохова. Пользовался я этим обращением к отцу больше с иронией или издевкой, но в данном случае прозвучало оно нежно даже: уж очень неприкаянным выглядел родитель. Отношения у нас с ним складывались трудно, скомканно как-то. Человеком он был авторитарным, властолюбивым. Типичный «кто в доме хозяин?», короче.

Беспризорник с детства, отсидевший в тюрьме за тунеядство, коим считались его малолетние скитания по просторам огромной страны в поисках куска хлеба на пропитание, он обладал волевым нравом и огромной трудоспособностью. Кем и где он только не работал! Шофером на Донбассе, банщиком в Приуралье, шахтером в Сибири, а сейчас вот таксистом и «фермером» в Белоруссии. Образования, естественно, никакого. Благо читать да писать умел. И на том спасибо.

Когда мне было четыре года и мы жили в Сибири, я украл у него пять рублей. Позарился на красивую игрушку в витрине и вытянул синюю бумажку из его пальто в шкафу. Заначку, значит, спрятанную от мамы. Расправился он со мной круто. Перевернул вниз головой и потряс за ноги: из карманов на пол посыпались монеты – сдача из магазина. Потом поставил меня на пол, снял свой ремень и мои штаны. Во время экзекуции не произнес ни слова, просто бил. Задница у меня болела недели три, точно. Желание красть пропало навсегда, но обида затаилась.

Вторично был избит года через два уже. В Белоруссии. Вздумал отец как-то заняться животноводством. Накупил кроликов штук двадцать, понастроил клеток во дворе, давай их кормить вовсю. А те размножаться, тоже во всю ивановскую. А мне их жалко стало: сидят бедняги, пищат да сношаются. Решил я их на прогулку выпустить, дурья башка малолетняя. Я честно думал, что они побегают и вернутся к себе домой. Где там… Сначала они сожрали всю зелень в огороде – картофельные кусты, морковь, дыни, клубнику, даже теплицу штурмом взяли, нацелившись на помидоры и огурцы. Потом разбежались по берегу реки возле дома и давай тырить у загорающих все съестное, что плохо лежало. Крики, смех, женское визжание. Скандал! Опять ремень. В знак протеста против несправедливого наказания я демонстративно «покончил с собой» – прыгнул в речку в одежде и стал тонуть. Мне было шесть лет, плавать я еще не умел. Батя бросился за мной и вытащил, плакал, просил прощения.

У нашей деревни чудное название – Катинбор. Роясь в шкафу, я как-то обнаружил на верхней полке странный белесый футляр с пупырышками, аккуратно обтянутый резинкой. Внутри множество черно-белых фотографий. Таких в семейном альбоме не было. Отец в «семейных» трусах на мотоцикле. Рядом женщина с красиво очерченными выразительными глазами. Какие-то компании, кучка мужчин в шахтерских касках, среди них отец. Фотография чернявого мальчика лет десяти. Стоп! Те же самые глаза. На обороте синими чернилами неумелым почерком выведено: «Папе от сына». Поверх слова «папе» другая рука старательно надписала «любимому».

– Ты что здесь делаешь?

Черт… вездесущая мама.

– Это кто?

– Сколько раз я ему говорила, надо выбросить или получше спрятать.

– У них глаза одинаковые.

– Это все твой отец-кобелина!

– Мама, кто эти люди?

– Брат это твой.

– Какой брат?

– Кровный. Еще один сын твоего отца.

– Откуда?

– От верблюда. От вот этого. Ишь, глазищи свои вытаращила!

– Ты ее знаешь?

– Приезжала. Алименты у отца требовала. А я и ни слухом, ни духом.

– Ничего не понимаю. Нас двое братьев. Славка сейчас в армии. А тут третий объявляется.

– Ты у папочки своего спроси. Может, и сестрица еще отыщется.

– ?

– А кто его знает, сынок.

Вот и стоял я сейчас в ожидании своего отца весь в невеселых раздумьях, вспоминая и этот случай, и многие другие, когда мне было стыдно за неотесанного и грубоватого предка. Вскоре он вышел, погладил меня зачем-то по голове и обратился к милиционерам в уазике:

– Мужики, можно я сына до школы проведу? Расскажу, понимаешь, как дело было. А то ведь не поймет малец батю своего, стыдиться да проклинать будет. А? – взгляд был умоляющим, мокрым.