Михаил Рицнер - Иерусалим, Хайфа – и далее везде. Записки профессора психиатрии

Причина его атаки стала мне известна позднее. На свою беду, я подтвердил его бредовые подозрения о моих отношениях с его супругой, на что он отреагировал как настоящий мужчина. Моше наложили шину на кисть, у меня же остались синяки на теле.

Первую неделю после его атаки мне было страшно приходить в отделение, где Моше выискивал и выглядывал меня. Санитары оберегали меня и не подпускали Моше ко мне. Через пару недель состояние его начало улучшаться, а через месяц его выписали. С тех пор я не открывал рта, если чего-то не понимал. В последующие 30 лет работы психиатром больные на меня не нападали, хотя острых больных и сложных ситуаций хватало. Помогали клинический опыт, знание иврита, уверенность в себе и ближайшие сотрудники.

Будни в «Эйтаним»

Трудно назвать буднями мою работу в «Эйтаним»: я ехал в клинику как на войну, где был обороняющейся стороной без оружия и окопов. Мне надо было изучить, понять и запомнить закон о психиатрии и все о принудительном лечении, выучить новые лекарства, докладывать о пациентах на клинических обходах заведующего отделения, писать дневники и выписные эпикризы, встречаться с родственниками больных, с социальными работниками и выполнять научные исследования и многое другое. Спасали безумная трудоспособность и желание не утонуть.

Рабочий день начинался утром в 8:00 с доклада-отчета дежурного врача больницы в присутствии всех врачей и главного врача, затем планерка в отделении, курация своих больных и групповая терапия. Многое в лечении больных для меня было новым и полезным. Именно в «Эйтаним» я настолько увлекся групповой терапией, что в последующие годы, специально изучив теорию и практику разных типов групп, широко применял их в своей работе. Когда же я стал заведовать отделением, групповая терапия стала важной частью программы лечения и реабилитации. В ней принимали участие как врачи и психологи, так и медсестры, социальные работники и трудотерапевты. Подробней я расскажу об этом в другом очерке. А пока я учился не только говорить на иврите, но и разным психологическим подходам к терапии душевных расстройств, которые очень развиты и обязательны в Израиле.

Особенно трудно было читать истории болезни, написанные от руки, ну и самому писать истории болезни. Я долго с этим мучился, использовал разные приемы, чтобы освоить медицинскую лексику на иврите. Например, обложившись несколькими историями болезни, я выписывал из них часто встречающиеся фразы. Таких фраз набралось около сотни. Я их выучил или подглядывал в блокнот, когда сам должен был что-то написать. Как же это все было трудно понимать и делать! На то, на что должны были уходить минуты, мне требовались часы.

Один раз в месяц проходили врачебные конференции больницы, где кто-либо из врачей «Эйтаним» или другой больницы делал доклад (на иврите или по-английски). Когда пришла моя очередь, я сделал доклад на тему «Генетика шизофрении». Мне помогали с переводом. Лекция вызвала интерес у коллег, а я впервые почувствовал уважение к себе.

Ничего удивительного в том, что в результате эмоционального стресса у меня развилась острая язва желудка с сильными голодными болями. Лечиться и обследоваться было некогда. Меня спасла перловая каша, которую готовила Галя, а также свежие фрукты. Через полтора месяца боли прошли, и я забыл о них до неприятного случая в горах Давоса (Швейцария). Но об этом расскажу в свое время.

Специалист

Незадолго до окончания трехмесячного срока моей стажировки д-р Левитин с явным неудовольствием написал мне характеристику-рекомендацию, которую директор больницы д-р Яков Лернер не хотел подписывать. «Он же не знает иврита», – справедливо утверждал директор.

Д-р Яков Лернер – человек, лишенный какой-либо харизмы, родом из Австрии, выглядел лет на пятьдесят, средней комплекции. Правильные черты его лица практически не участвовали в мимической игре, говорил он малосложно и часто неопределенно, или так мне казалось. За три месяца стажировки мы встретились у него в кабинете дважды и говорили в общей сложности не более 10 минут. Какой он клиницист, я не понял, но законы Яков знал хорошо. Его научные интересы были в области адаптации репатриантов, эпидемиологии и внебольничной помощи больным. В исследованиях ему помогала Нелли Зильбер.

Врачи больницы дружно просили его за меня, и он в конце концов согласился подписать, но сказал, что ни за что не оставит меня в больнице. Вопреки всем ожиданиям, комиссия профсоюза врачей нашла достаточным мой клинический опыт, впечатлилась от научных достижений и признала меня израильским специалистом в области психиатрии, освободив от каких-либо экзаменов. Я не верил своим глазам, читая их решение. Однако моя радость быстро улетучилась от одной мысли: « Как же я смогу работать врачом-специалистом? » Вот тут я горько пожалел, что мне сократили стажировку с шести до трех месяцев. На ставку в «Эйтаним» я не мог рассчитывать, о чем д-р Лернер говорил не раз. Впрочем, отношение д-ра Лернера ко мне как специалисту драматически изменилось после следующего события.