Михаил Рицнер - Иерусалим, Хайфа – и далее везде. Записки профессора психиатрии

«Аутодафе»

В кличе «д-р Рицнер, к телефону» мне слышалось приглашение на аутодафе 30 30 Аутодафе – сожжение на костре инквизиции – распространенная в Средневековье практика наказаний. . Кричали так медсестры, когда родственники искали врача по телефону на их посту. Я с трудом понимал, о чем говорили на утренних планерках и клинических разборах больных, но старательно записывал на слух новые слова. Затем находил их написание на иврите, переводил со словарем и старался запомнить. И так изо дня в день. Когда ко мне обращались, то пытался что-то понять и даже ответить. Лучше не вспоминать.

Моя первая больная Дана, 22 лет, страдала умственной отсталостью с двигательной расторможенностью. Она была гиперактивна, дралась с родственниками дома и ломала мебель, что и послужило основанием для ее госпитализации в наше отделение. Говорила Дана плохо, ее словарный запас был очень ограниченным. Д-р Левитин, давая мне ее для курации (лечения/ведения больного), иронически заметил: « У вас с ней примерно одинаковый уровень иврита ». Он был недалек от истины, но меня это скорее порадовало, чем обидело, правда ненадолго. Дана действительно с трудом объяснялась, но, к моему несчастью, у нее было много добросердечных родственников с хорошим ивритом. Они часто звонили и интересовались ее здоровьем. Поэтому клич кого-нибудь из сотрудников: «д-р Рицнер, к телефону» – остался в моей памяти как приглашение на корриду или на бой с чемпионом по боксу. Как же я ненавидел телефон в то время!

Реагировал я не сразу, в надежде, что на том конце трубки устанут ждать. Когда это не срабатывало, я бодро отвечал заученной фразой, что душевное состояние Даны стабилизируется. А когда меня спрашивали о чем-то непонятном, я отвечал, что передам заведующему отделением все их вопросы и просьбы. День без телефонных звонков воспринимался мной как подарок судьбы! «Синдром телефон-зависимого стресса» – так я обозначал свое состояние в то время – до сих пор никем не опубликован. Он вспоминался каждый раз, когда в отделение, где я был уже заведующим, приходил на стажировку врач-репатриант с плохим ивритом. Подобно д-ру Левитину, я тоже запрещал говорить с ним по-русски, но никогда не иронизировал на эту тему, скорее наоборот – не упускал случая рассказать о своих подобных переживаниях и ляпах, дабы поддержать его (или ее). Дану выписали домой через месяц, и я стал получать других больных, в том числе с острым психозом. Серьезные неприятности не заставили себя долго ждать.

Бэседер

Когда вербальная коммуникация недостаточна, включается невербальная. Именно в этот период я усовершенствовался в «невербальной психиатрии», пытаясь оценить психическое состояние пациента по его движениям, экспрессии речи, мимике и глазам. Будучи вынужденным больше молчать и слушать, я вызывал тем самым симпатии у пациентов, они просились ко мне на беседу и рассказывали, рассказывали… Если бы они знали, как мало я понимал их речи, жалобы и переживания. Но на моем лице читалось искреннее сочувствие, как к больному, так, по-видимому, и к самому себе. Желая хоть как-то поучаствовать в беседе, я поддакивал, используя такие слова, как «ОК» или «бэседер» (иврит), то есть «все в порядке». Так продолжалось какое-то время, точнее, до одного болезненного урока, который я получил и крепко запомнил.

Все дело было в простом вопросе на иврите («зиянта эт ишти?»), перевода которого на русский (« ты трахал мою жену? ») я еще не знал. В ульпане ПРО ЭТО не говорили и такой лексике не учили. Задал мне этот вопрос новый пациент, назовем его Моше. Это был рослый мужчина марокканского происхождения, 40 лет, он был женат и имел четверых детей. У Моше было обострение параноидной шизофрении с бредом ревности, он преследовал соседских мужчин и угрожал им, поэтому его госпитализация была принудительной. Понимания болезни у него не было, а бредовые мысли и переживания он воспринимал как реальные, без каких-либо сомнений. Моше был очень озабочен «супружеской неверностью» своей жены и искал ее любовника, дабы преподать ему урок. Жена свое уже получила. Как-то, прогуливаясь в лобби отделения, Моше задавал свой больной вопрос («зиянта эт ишти?») встречным больным и медработникам. Никто не признавался в содеянном, и он переходил к следующему. Когда я попался ему на глаза, он задал мне тот же вопрос. Ничего не поняв, я дружелюбно и с обаятельной улыбкой ответил ему привычным: «ОК! Бэседер! Все в порядке». Его реакция была ужасной: Моше разъярился и, к моему удивлению, стал наносить мне удары кулаками в грудь и живот. Я инстинктивно защищался: схватил его за кисти рук мертвой хваткой, он крутанулся и, как потом выяснилось, сломал себе палец. Нас растащили санитары. Все мое тело сильно болело.