Эдуард Гурвич - Дерзкие параллели. Жизнь и судьба эмигранта

Эти комментарии князя несколько потрепали мой оптимизм. Но я продолжаю верить в силу английской демократии. В самом деле, волна насилия на третий день была остановлена. В последующие дни арестовали сотни погромщиков. Суды работали до трёх часов ночи. Мародёры отправились в тюрьмы. Число полицейских на улицах Лондона увеличилось от 6 до 16 тысяч. В Парламенте начали обсуждать введение водомётов, а, главное, расширены права полицейских. Власть дала почувствовать участникам погромов силу закона. Да и общество не осталось в стороне. Зародилось «Движение швабр»: сотни тысяч граждан покупали щётки и выходили чистить улицы. Демократия и свобода дороги этим людям. И они будут отстаивать её.

Но дальше я стал рассуждать всё-таки в привычном русле. Мол, наверное, участие в погромах подростков и малолетних – серьёзный сигнал социального неблагополучия. Наряду с карательными мерами обществу придётся подумать не только об изменении правил получения социальных пособий, но и об увеличении спортивных и культурных учреждений в неблагополучных районах городов. А разговоры, якобы, о закате западной цивилизации, возможно, могут быть оспорены предположением, что общества в развитых странах сталкиваются сегодня с необходимостью вновь прислушаться к Джону Кейнсу: богатым, всё-таки надо делиться, чтобы капитализм не похоронил себя. Это моё предположение вызвало отповедь Никиты Дмитриевича. Раздражения он скрывать не стал:

– В вас настолько глубоко сидит идеология равенства, что вы, видимо, верите в свою последнюю строчку, т. е. что богатым все-таки надо делиться, чтобы капитализм себя не похоронил. То, что вы проповедуете, было установлено правительством Этли после войны, когда он ввел налоги до 95 %. С помощью этого налога, который погубил предпринимателей, и при помощи диктатуры профсоюзов, ему удалось угробить большую часть тяжелой промышленности и морской флот, превратив экономику страны в экономику услуг (сервисов). С того времени в Великобритании постоянный дисбаланс в торговле, который покрывается вливанием капитала, как например, от Абрамовича и Березовского. Г-жа Тэтчер попыталась восстановить экономику, и ей удалось на два года сбалансировать бюджет. Но, увы, у большинства нации, как и у парламентариев, тот же самый ваш менталитет: бери у тех, которые имеют, и давай большинству, которое за тебя голосует. Вот и результат: стагнация и попытка нынешнего правительства понизить максимальный налог на богатых, который ныне 50 %.

Вероятно, князь прав. Если поскрести бывшего советского гражданина, идея равенства в подсознании отыщется. Хотя, предположение, будто я верю в равенство, ошибочно. Я как раз боюсь, что был слишком категоричен, совсем не веря в равенство. Этот перекос в моём сознании возник не случайно. В то время, когда Запад после Великой депрессии балансировал между равенством и неравенством, в Советском Союзе идеология равенства была официальной. В ельцинской России, наоборот, идеологию равенства отвергли и приняли идеологию неравенства. В анализе событий августа 2011 года в Англии аргументы князя выглядят, в самом деле, убедительнее привычных рассуждений, будто «отверженные мстят обществу». Ведь эти погромы никак нельзя сравнивать с голодными бунтами 30-х годов прошлого века. Со времен Кейнса уровень потребления широких масс в такой развитой стране, как Англия, поднялся. И погромщики на велосипедах, в добротных спортивных костюмах с натянутыми на голову капюшонами и с блэкберри в руках, как отмечал князь, громили не хлебные и продуктовые лавки, а магазины с дорогой электронной техникой. Какие же это отверженные! Это уголовники…

На первый взгляд, мы, скрытые и явные сторонники равенства, этим бунтом получили новый импульс. Но рост производства после кризиса «кейнсианства» в 70-е годы обеспечивался ростом самих потребностей. В этом росте потребностей проявляется неравенство, потому что в потреблении нужны лидеры. Ими могут быть только состоятельные и очень состоятельные люди. Значит, в неравенстве заложена динамика развития, и оно должно сохраняться. Обществу же предстоит понять: с этими бунтами запахло новой революцией, или же просто уголовщиной, которую следует всеобщими усилиями подавить. Похоже, всё-таки, уголовщиной! Гангстерская субкультура стала модой для определённого типа чернокожих подростков и белых «люмпенов». Романтический флёр этой культуры, суть которой гангстерское насилие и деструктивный нигилизм подметил британский историк и телеведущий Дэвид Старки…