Виктор Улин - Имена

(Не вошла в эту строфу моя страстная любовь на первых курсах – Анна Дубчак.

« Королева психологического триллера », выпустившая без малого полторы сотни остросюжетных романов в издательстве « ЭКСМО », всему читающему миру известная под псевдонимом « Анна Данилова ».

Ане посвящена целая глава в упомянутой книге про Литинститут.)

* * *

Но все-таки перечисление ярчайших представительниц противоположного пола, освещавших мою литинститутскую жизнь, я начал именно с Лизы Ганопольской.

* * *

В те времена я не размышлял над женскими возрастами, поскольку сам был достаточно молод.

При написании книги я нашел информацию в Интернете и уточнил, что Лиза моложе меня десятью годами, то есть при поступлении Литинститут ей было около двадцати.

Сокурсница находилась в пору своего первого расцвета, и мне казалась не молодой, а просто-таки юной.

Признаюсь честно: стихов Лизиных в институте я не читал.

Жизнь моего позднего студенчества была слишком загруженной и насыщенной.

Приезжал я на сессии всего раз в год, поскольку « производственная необходимость » университетского преподавателя не позволяла выкраивать по целому месяцу из каждого семестра. И потому экзаменов и зачетов мне всегда приходилось сдавать сразу двойную порцию против сокурсников.

Вечера проходили в театрах: Ленинградский период жизни я посвятил классической музыке, Московский отдал драме.

А все свободное время отдавалось текстам, которые обсуждались нами на творческом семинаре – причем в те годы еще не только никто не знал е-ридеров, но даже принтеры были редкостью, читать все приходилось со слепых машинописных экземпляров.

Елизавета Ганопольская – поэт открылась мне гораздо позже, а тогда она занимала совсем иное место в моей жизни.

* * *

Лизой я был покорен эстетически – с первого взгляда, упавшего на нее.

* * *

Читатель, знающий меня поверхностно, может не поверить, что именно я увидел в Лизе прежде всего.

Но это было так и не могло быть иначе.

Знакомство наше произошло промозглой весной первого курса, в первый день моей первой сессии.

Та весна была именно промозглой, но меня не угнетала, потому что 8 лет своей юности я провел в Ленинграде, где солнце светило раз в неделю, а 300 дней в году приходилось ходить с мокрыми ногами.

Я приехал из общежития рано, но Лиза приехала еще раньше.

И сидела в пустом коридоре перед запертой потоковой аудиторией нашего курса.

Сидела тихо и смирно, закутавшись в длинное (кажется, темно-синее) пальто, и смотрела во все стороны сквозь большие очки в черной оправе.

Я подошел к ней: разве мог я – всю жизнь имевший женщин главной ценностью жизни – не представиться новой девушке, оказавшейся в кругу общения?

Незнакомка обернулась и я увидел ее неожиданно огромные под уменьшающими линзами, невыразимо выразительные черные еврейские глаза.

* * *

Именно еврейские, что расположило меня к ней сильнее всего последовавшего.

Ведь первая моя школьная любовь, девятиклассница Ирина А., была стройной евреечкой с чертами Сикстинской девы Марии (хоть и не в синей накидке, а обычном шерстяном платье, расчерченном красными и черными клетками).

Мой лучший друг детства был евреем.

Я никогда не забуду чету уфимских врачей – Дору Львовну и Марка Наумовича Фридманов

В Башкирском государственном университете меня лучше всех понимал и любил только ребе – глава местной общины профессор Семен Израилевич Спивак.

А одним из главных огорчений тех лет для меня стал отъезд на историческую родину моего коллеги по кафедре математического анализа –доцента Израиля Айзиковича Соломеща.

Еврейская тема не раз затрагивалась в моих произведениях, и не случайно главным героем эпохального романа « Снайпер » стал скрипач Айзик Фридман.

А сам я не оказался евреем и не получил априорного права уехать в Израиль (и жить под лучшим в мире государственным флагом цветов кахоль ве лаван) лишь потому, что родился не там, не тогда и у не тех родителей.

Во всяком случае, я всегда был евреем по образу мыслей и всегда находил в детях Сима гораздо больше близкого, нежели в соплеменных мне потомках Хама.

* * *

Национальную принадлежность глазастой девушки я ощутил каким-то внутренним чутьем; даже узнанная потом Лизина фамилия – каковой я больше не встречал ни у кого! – была интернационально благозвучной, с ласкающими слух аллитерациями « Л » и « Н ».)