Борис Шагаев - О театре и не только

Ванька Жуков.

Когда я в 1969 г. в театре в Новый год, в пресловутой переработанной юмореске «Ванька Жуков» по одноимённому рассказу А.Чехова чуть пощипал городскую власть, то пошла возня с вышестоящими партийными и другими органами. Меня обвинили в подрыве устоев партии и т.д. Самое главное – меня отстранили от работы в театре. Сейчас я понимаю, что свое выступление выстроил правильно, не просто глупость спорол.

Отстранение от работы действовало на меня как удавка, перекрывающая кислород. Тогда многие знакомые в городе были в плену времени и осуждали меня. Только когда я приходил к актрисе Асе Нахимовской на улицу Пионерскую, то Лия Щеглова (Петрова) и актеры А.Щеглов, Ю. Ярославский, Е. Киберов понимающе сочувствовали мне. А другие злорадствовали, ерничали. Особенно был не сдержан в высказываниях соплеменник – художник театра Ханташов В. Он открыто радовался и злословил по поводу моего выступления. И называл меня только «Ванька Жуков». Скажет что-нибудь мерзкое и смеется. Ему был в радость мой «прокол», он считал, что то, что вышло мне боком – ему выйдет успехом. «Сам «Ванька Жуков» пришел», – ерничал коллега по работе. А я маялся по театру и заходил к нему в кабинет попить чаю и посудачить, а он сыпал соль на рану. А я ему, так сочувственно, говорил: «У тебя диабет, а ты столько сахара в чай кладешь».

В Горкоме партии.

То ли присутствовавший на новогодней встрече в театре Васькин П. из горкома поднял этот вопрос с КГБ, то ли еще кто, но однажды Б.М. Морчуков сказал мне: «Иди в горком. Вызывают. Смотри там аккуратней. Это тебе не театр. Соберись с мыслями и не юродствуй. До этого директор сказал, что позвонили оттуда, – и показал на потолок. – Чтобы тебя не допускать к работе».

Это был первый удар партийного колокола. Звон сразу разошелся по городу, как и после концерта молва разнеслась со скоростью света. Вызов в горком это был второй удар партийного колокола. Знакомый юрист сказал:

– Здесь запахло тухлятиной. Теперь они с тебя не слезут. Сейчас один партиец-функционер ничего решить не сможет. Побоится. А когда вместе, они могут затравить, заплевать любого. Готовься к худшему.

Прихожу в красный дом. Большой кабинет. Столы буквой П, а напротив председателя один стульчик. Это для меня. За столом человек 20–30 мужчины, женщины. Русские, калмыки. Какие-то трухлявые старушки, со швейной фабрики беряшка, рабочий класс, прокурор Федичкин, квалифицированный карьерист, постоянно балаболивший на собраниях, съездах. То ли члены коллегии, то ли представители горкома партии, в общем, партийная свора. Много людей оторвали от работы. Как же, антисоветчика судить пришли. Подрывает устои к подступу коммунизма. В общем замкнутая суперсекта в сборе. Председатель был какой-то Бамбаев или как его там. Он сразу быка за рога: «Кто хочет выступить?». Пауза.

Видимо, до меня изложили суть дела. Никто не решался первым лезть на амбразуру. Еще бы. Вопрос-то обоюдоострый, щекотливый. Можно и опростоволоситься. Не каждый день разбирают антисоветчика. Я почему употребляю это слово, потому что одна бабенка, швея по-моему, употребила это слово, председатель, тут же осек ее: «Осторожно с ярлыками. Мы хотим разобраться с этим явлением». Швея не возникала. Поняла каким-то внутренним партийным соображением или женским чутьем, что вопрос большой государственной важности и просто так с кондачка не решить.

Председательствующий: «Смелее товарищи. Кто желает?». Опять тревожная пауза. Тревожная для меня и для них. Героев в мирное время бывает только единицы. Рабочий мужик с места спросил: «А текст есть? Можно послушать?». Председательствующий: «Я вам кратко объяснил. Текста нет». Прокурор Федичкин, я его узнал, потому что прокуратура рядом с театром, и я его видел, тоже с места спросил почему я обратился к 1 секретарю Городовикову. «Почему так неуважительно вы обращаетесь на сцене в какой-то несерьезной шутке?». Это прокурор задал вопрос и думаю, надо как-то так ответить, чтобы он больше не возникал.

Я начал громко объяснять, что обратился как к отцу нации, и он у меня был положительным лицом. В общем наговорил бдительному партийцу, да еще прокурору. Птица-то большая. Наговорил, что-то с уклоном в защиту советской власти и что страна движется семимильными шагами, а есть элементы, которые отдаляют от нас светлое будущее. Были еще вопросы. Прокурор дважды или трижды встревал и все хотел сбить меня с панталыку, зная что словесная казуистика может отвести от пропасти у которой я балансировал. А я отдалялся от нее. Смотрю, некоторые члены бюро как-то смягчились. Глаза стали другие. Оглядываются друг на друга. Нет такой настороженности и гневного взгляда. Были еще не значительные вопросы. Но некоторые затихли. Слышно было как у одного функционера шла титаническая работа мозга, но он не преодолел свою трусость. Видимо, моя убежденность и словесная эквилибристика его подточила, и он было решился что-то сказать или спросить, но вдруг стал чистить рукав пиджака.