Борис Шагаев - О театре и не только

А я подумал – хорошо начал, а закончил за упокой души.

Потом приходили в театр из горкома партии коммунисты во главе с М.В.Цыс, было собрание. Актеры говорили, что это театральная критическая шутка, безобидная шалость и никто за спиной Шагаева не стоит. Спросили, кто нуждается в чем, какие просьбы. Актриса З.Манцынова просила устроить детей в садик, художник Ханташов просил на домах большими цифрами писать номера домов. Добрались до мелочей.

В театре я ни с кем не делился. Вообще с театралами я жил другой жизнью и не очень плакался им в жилетку. Этот «террариум единомышленников» я хорошо знал.

В Ленинграде в студенчестве я не знал историю про калмыков, про ханские раздраи. Почему убежали с Родины? Сейчас что-то познав, поняв геополитику тех далеких времен, думаю, что ханы тогда погрязли в мелочах, мелочных ссорах. А об этносе не думали. Хотя враги постоянно были вблизи. Никто из предводителей ханства не задумывался о глобальном. Сейчас в 21 веке то же.

Однако вдруг после долгой паузы позвонил Кугультинов: «Звони Намсинову. При встрече все ему расскажешь». Уже теплее, но пока это полдела. Намсинов, значит, храбрый мужик. Решился помочь. Кугультинов тоже свое слово сдержал. Не каждый мог в то время пойти на такое. Вызволять из беды бунтовщика, который родную власть полоскает.

К Намсинову в кабинет я зашел в 5 часов вечера, а в 8 часов вышел. Курили. Это в обкоме-то партии! Илья Евгеньевич угощал «Мальборо». Это было из ряда вон. Он ни разу не спросил о юмореске «Ванька Жуков». Видимо все ему доложили в общих чертах. Он не воспитывал меня, а рассказывал про службу, про Новосибирск, как учительствовал. Я постепенно оклемался, обрел покой. Не от курева, конечно. Илья Евгеньевич умно, тактично уводил меня от мрачных мыслей. Из всего разговора я понял, что Илья Евгеньевич уверен в «акции» у Городовикова. Только одно напутствие он дал мне: «Он, во-первых, генерал, а потом 1 секретарь. Говори кратко, точно, без лишних украшений. Жди моего звонка».

Опять пошли неопределенные, мучительные дни. Я что-то кропал, а вечерами бражничали с друзьями. Надо было притупить не «всенародное горе», но тоже все-таки, горе, сочиненное самим, при отягчающих обстоятельствах. А обстоятельства были жесткие. На дворе и в воздухе витали идеи партии и соответствующие порядки. А тут уж совсем распоясавшийся интеллигент вольность мыслей позволил. Критиковать власть решил. Не положено!

Это я сейчас в 2000 годы так рассусоливаю, а тогда был регламент во всем. А трогать партию и их проводников ни-ни. Люди в массе всего боялись. Шаг вправо, шаг влево лишаешься чего-то. Расстрела, конечно, не было. Но сажали. За высказывания сажали. Сейчас скажут, ну чего это он преувеличивает. Но все это было.

Илья Евгеньевич Намсинов устроил аудиенцию с Городовиковым. Разговор был 3–5 минут. Городовиков, хоть и генерал, I секретарь обкома, но оказался мудрой, просветленной личностью, не погрязшей в бытовых дрязгах. Поставил точку в моем деле. Басан Бадминович Городовиков был масштабной личностью.

Встреча в Москве

Как-то в 1970-х годах я приехал в Москву. Я тогда ходил в кафе, в гостинице «Националь», где собиралась молодая московская богема. Поэты, художники, киноактеры, операторы, фарца промышляющие у иностранцев доллары. Иногда советских туда пускали, но шел фильтраж. За кого швейцары принимали меня, не знаю, но пускали. Я показывал ВТО (Всероссийское театральное общество) ксиву и оказывался на территории «загнивающего Запада». К ней относились также ленинградская гостиница «Астория» и «Европейская». Киноактер Лева Прыгунов, с которым мы учились в институте и жили в общежитии на Опочинена 8, тоже был постоянным завсегдатаем этого западного островка в Москве. Чашечка кофе, 50 грамм коньяка и Запад у тебя под ногами. Иностранцы кучковались за отдельными столиками и надменно посматривали на нас. А советская богема была уже чуть раскована и вела себя вольготно. На копейки делали праздник для души. В советские кафе не ходили. Им нужна было кроме радостей, еще чтобы журчала иностранная речь, чтобы в воздухе витал космополитизм. Совковсть уже всем приелась.

Так вот, только я направил свой навигатор в растлевающий островок «сладкой жизни», группа азиат преграждает мне дорогу к европейцам. Это были писатели Калмыкии. Живые классики и где, в Москве! В Элисте в таком сборе не часто увидишь. Писатель Тимофей Бембеев говорит массе: «Молодой режиссер. Наш, калмыцкий». Кугультинов протягивает мне руку и говорит: «Да я его раньше тебя знал. Я был у них в институте, и не раз». Толпа улыбается. «Куда идешь?», – спросил кто-то. Не буду же говорить, что иду в кафе «Националь» загнивать среди капиталистов и буржуинов. Давид Никитич скомандовал: «Пойдем с нами». Часть группы сразу откололась, а Кугультинов, Бембеев, Балакаев и я двинулись в логово советских провинциальных командировочных. Давид Никитич дал ассигнации, чтобы я купил злодейку с наклейкой и закусь. Я отоварился и пошли в номер. Номер был шикарный. В маленькой прихожей две колонны. Сталинская мебель, дубовые торшеры. Люстра над столом как в метро.