Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

волосы. Я не подозревала, что многие именно этого

и добиваются, распрямляя волосы горячим утюгом.

Вечно недовольная тем, что мне дано от природы, я мечтала о кудрях. Жгла волосы щипцами, иссушала

феном, накручивала на бигуди. Карла и Мари-Лор

отговаривали меня от химических кудрей. Не тут-то

было. Я приняла решение. Приеду в Ленинград из

Парижа — худая, с локонами, в новом костюме

с мини-юбкой. Сражу тебя — и всех вокруг — наповал.

С длинными вьющимися волосами я была

счастлива ровно две недели: они мне быстро надоели

и уже через несколько месяцев стали напоминать

мочалку. Тебе больше нравилось, как я выглядела

с прямыми волосами. Разумеется. Вкус у тебя, в отличие

от меня, был отменный.

Так обидно, что мой Сережа не полюбил Париж.

Для него этот город — совсем чужой, враждебный, иерархичный, буржуазный. Из европейских городов

ему ближе Амстердам — из-за сочетания расслаблен-

ности и цивилизованности. В остальных европейских

столицах за блага цивилизации надо так или иначе

расплачиваться всяческими ритуалами. Сережу раз-

дражают парижские рестораны, где надо проводить

минимум два часа. (Он начинает нервничать, спраши-

вать, когда же принесут счет.) Его раздражают толпы

туристов. Раздражает привычка французов бесконеч-

но пить вино — за ланчем, за ужином, в перерывах.

Раздражает необходимость брать и закуску, и главное

блюдо: “А нельзя обойтись одним?” Раздражает культ

мишленовских звезд. Раздражает снисходительная

149

манера официантов. Раздражают пышные избыточные

интерьеры начала прошлого века, все эти люстры, завитушки. Раздражает, как старомодно всё устроено —

и интернет-кабель присылают по почте, и расплачи-

ваться иногда приходится бумажными чеками: “Это

какой-то девятнадцатый век!” Да что его только

не раздражает. Когда я с ним, я чувствую, что предаю

Париж. А когда он уезжает, испытываю облегчение, потому что не должна больше изменять любимому

городу.

Но ты! Ты любил Париж, еще не побывав в нем.

Ты столько раз видел его в кино. Ты зачитывал вслух

куски из статьи Москвиной: “ Belle France — была

не мечта, не идеал... Кроме некоторых особ, лишенных

воображения, которые впоследствии вышли замуж за

толстых скучных мужчин (именовавшихся «францу-

зами») и уехали, стало быть, куда следует, — кроме них, все остальные решительно никуда не собирались.

Потому что и так проживали в Belle France , стране

своего Воображения, плавали среди кувшинок Моне

с томиком Верлена в руках”.

Может быть, поэтому ты тогда не поехал?

Тебе хватало воображения? А что, кроме воображе-

ния, тебе оставалось, если ты великодушно уступил

Париж мне?

Не могу остановиться и продолжаю читать, как

и ты когда-то: “...Мы нашу Belle France не отдадим.

Мы ее по крохам собирали! Как в хитрой головоломке, прилаживая платья от Кардена к томикам Пруста, а голос Брассенса к названиям фильмов Алена Рене, а немного солнца в холодной воде к шербурским

зонтикам, а чуму к шанель номер пять, а детей райка

к маленькому принцу, а...”

Но главное — во Франции родилось кино,

и в этом смысле она была тебе — навсегда — родная.

Ты повторял, что кино появилось в стране классиче-

ской буржуазной культуры. Ой, не знаю, смог бы

ты со своей безмерностью жить в этом мире мер.

Или ты не мог жить нигде?

То, что заставляло тебя играть со смертью, к географии отношения не имело.

42.

11

151

июля 2013

Иванчик, я совсем забыла, что мы с тобой жили

в густых клубах дыма. Ты выкуривал не меньше пачки

в день. Никаких попыток бросить курить ты не делал, и я не настаивала. Ты бросил пить. Нужен же был тебе

хоть какой-то наркотик, кроме кино.

Сейчас я не выношу даже запаха дыма, выгоняю

гостей курить на улицу и пересаживаюсь в ресторане, если за соседним столиком кто-то достает сигарету.

Но тогда у нас в тесных кухнях курили все —

и я не обращала на это никакого внимания, дым меня

ничуть не раздражал. Ты курил французские Gauloises и Gitanes , эти синие и голубые пачки сопровождали нас

несколько лет. Выбрал ты их отчасти за дизайн. Дизайн

Camel и Marlboro восхищал тебя не меньше, но за “Голу-

азом” и “Житаном” вставала важная для тебя мифоло-

гия. Римейк “На последнем дыхании”, к которому ты

написал сценарий, ты назвал “Никотином”. Никотин —

это и жест Бельмондо, снимающего большим пальцем