А. Дроздов - В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле

Даже единичная поездка или посещение объекта выливалось в цельную нестандартную (по тем временам, разумеется) статью или вывод. Как пример, его поездка на Камчатку и посещение полюса снежности Евразии.

Его научный язык был понятен всем от стажера-студента до маститого академика. Прекрасно знал математику, в совершенстве ею владел. На равных разговаривал с сотрудниками МИФИ при решении инженерных и технических проблем. Поэтому математические спекуляции в его присутствии никогда не проходили, касалось ли дело теории очередей, или распознавания образов.

Спорить с ним было практически бесполезно – на все контраргументы у него был прекрасно мотивированный и адресный ответ.

Многие ученые сильны в своей области, но плавают в смежных. Он не плавал ни в одной (ни с физиками, ни с палеогеографами, ни с геофизиками, ни даже с археологами).

Во всех коллективных статьях его фамилия одна из последних – строго по алфавиту. Очень сокрушался, если ретивые редакторы меняли очередность. Соавторов ставил обязательно, даже если их участие было незначительно.

Никогда не сюсюкал ни с аспирантами, ни с сотрудниками. За подчиненных хлопотал у начальства неоднократно, за себя – ни разу!

Не любил галстуки и официальные костюмы. Сразу же после Ученого совета снимал галстук и расстегивал воротник рубашки – так ему было гораздо удобнее.

По сути своей был очень компанейским, но пытался это почему-то скрывать. С удовольствием участвовал в сабантуях по поводу и без. При этом всегда вносил самую большую сумму в лаборатории – я получаю больше каждого из вас. На обеденные чаепития (ах, какой это был замечательный ритуал!) приносил двойную порцию «домашностей», подкармливая молодые организмы. Любил вкусную еду, но в экспедициях никогда не был привередливым. Не считал зазорным перемыть всю посуду или принести воду для кухни. Очень любил вечером посидеть у костра. Во время небольших по времени посещений побережья Иссык-Куля, куда мы спускались из высокогорной части Тянь-Шаня, с утра отправлялся с большим крафтовым мешком для сбора щепочек и веточек, прибитых к берегу, для того, чтобы вечером был огонек. Слуха особого не было, но старательно подпевал, зная наизусть множество текстов.

Жил предельно скромно на улице Обручева, ничто не отвлекало его от науки. Над письменным столом оформленная золотая медаль за школьные успехи и портрет Б. Окуджавы.

Уходя в отпуск, оставлял за себя исполняющим обязанности заведующего лаборатории по очереди всех сотрудников со степенью (каждый год другого) – готовил замену и давал возможность получить хотя бы на 2 месяца более солидную зарплату.

На конфликты не шел, считая, что время все расставит по своим местам. Многие замечали, что его невольно «придерживают» – обычная практика в творческой среде, когда люди, принимающие решения, чувствуют потенциал коллеги и видят в нем конкурента. Не лез ни в партию, ни в члены-корреспонденты. Предсказывал, что при первом же «шухере» из партии начнется массовый исход, ибо строилась она уже на карьерных, а не идейных принципах. Но это было не публичным прогнозом, а мыслями в доверительных беседах один на один, где-нибудь во время маршрута на привале.

Спорт очень любил, как и все из послевоенного поколения. Во время экспедиций на Шпицберген у всех нас была прекрасная возможность заниматься по вечерам спортом в прекрасном спорткомплексе рудника. В Москве такой возможности ни у кого практически не было. Владимир Георгиевич ежедневно посещал бассейн, проплывая не менее полутора-двух километров, и очень сокрушался, что в столице мало бассейнов, а рядом с домом нет ни одного.

В быту был немногословен, но глубоко проникающий взгляд говорил лучше всяких слов.

Недостаткам людей не придавал особого значения, если это только не подлость или непорядочность, концентрируясь на достоинствах и буквально восторгаясь ими.

Никогда не устраивал публичных выволочек. При мне сорвался один-единственный раз, когда при авиадесантных снегомерных работах на Шпицбергене в районе тундры Богемана не удалось уговорить вертолетчиков задержать отлет на полчаса. У них было лимитировано время возвращения, а у нас оказался большой объем работы. Доводы, что в условиях полярного дня ради уникальных результатов можно подкорректировать график, не были услышаны диспетчером полетов. Расстроился Владимир Георгиевич тогда ужасно и очень переживал, костеря, на чем свет стоит, весь вертолетный отряд.