А. Дроздов - В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле

Личностное научное общение было нечастым и не слишком продолжительным. Он ничего не разжевывал, а пристально следил за тем, насколько каждый из нас за это время вырос, какой путь прошел. Закончив обязательную часть встречи руководителя с аспирантом, каждый раз некоторое время уделял и вопросам, не имеющим, на первый взгляд, отношения к теме работы. Это были и подходы к выбору объектов исследований, и изменения в методологии полевых работ, обоснование репрезентативности, распространение данных, полученных в точке, на территорию, масштабные эффекты явлений и многое-многое другое. Это постоянно подстегивало, и каждый раз я готовился к нашим встречам продуманно и тщательно. Хотя бы для того, чтобы быть понятливым слушателем и успевать за его полетом мыслей. А их у него было предостаточно, многое он черпал из смежных и пограничных наук. Воспитатель и учитель в науке – это совсем не то, что воспитатель и учитель в средней или даже высшей школе. Это сложнейшее сочетание профессиональных и человеческих качеств, дарованное очень немногим. В. Г. Ходаков был из когорты немногих.

Чаще всего в этом качестве я наблюдал его на тех знаменитых еженедельных (было и такое!) семинарах отдела гляциологии, когда помещение забивалось под завязку и многие стояли даже в коридоре, и, не видя докладчика, только слушали. Очередь докладов и сообщений была расписана на полтора-два месяца вперед. Правда, для аспирантов и соискателей было послабление, и их выступление могло быть заслушано вне очереди. Не помню, чтобы кто-то из людей, сотрудничавших с Владимиром Георгиевичем, этой привилегией воспользовался: все даты с ним обговаривались заранее и ни разу не нарушались. Не подводили его ни разу…

На семинары Владимир Георгиевич приходил заранее и почти всегда садился на одно и то же место во втором-третьем ряду у окна. Слушал выступления, сидя слегка вполоборота, положив руки на голову в районе висков и глядя куда-то вдаль. Со стороны могло показаться, что он где-то далеко-далеко, но как только начинались вопросы, и завязывалась дискуссия, все становилось на свои места. Вопросы задавал нетривиальные, выступал предельно кратко, но как же по существу! В кратких выступлениях не было места критике мелких недостатков (это решалось после семинара в рабочем порядке), но всегда подчеркивались и выделялись достоинства работы, положительные отличия от работ коллег.

Я на семинарах всегда конспектировал выступления, а затем подробно записывал вопросы и ответы, фиксировал яркие высказывания, ссылки на работы других ученых. Позже, просматривая свои записи, я обнаружил, что больше всего записей в толстой амбарной книге было посвящено В. Г. Ходакову и М. Г. Гросвальду. Владимир Георгиевич рассматривал все проблемы чаще всего с позиции глубинных процессов и возможности выявления численных закономерностей, а Михаил Григорьевич с точки зрения единого географического пространства, цитируя при этом в громадном количестве работы зарубежных исследователей. Связи со смежными науками оба находили виртуозно.

Литературу по специальности В.Г. знал практически всю, вплоть до сборников студенческих работ, например, Томского университета.

Работая рядом с ним в поле, а это было в течение нескольких лет на Шпицбергене и в Средней Азии, обратил внимание на ведение им полевых дневников. Сначала удивился, когда он затребовал не один, а сразу три дневника. Через несколько дней стало понятно – почему. Записи вел ежедневно скрупулезные с фиксацией даже крошечных деталей: погодные условия, время начала маршрута, состав людей, особенности маршрута, что удалось зафиксировать визуально, какие запланированные измерения проводились по ходу работ, в каких условиях и в какое время, необходимость каких измерений возникала в процессе работы и т. д. и т. п. Объяснял это тем, что наука – неизведанная дорога, и неизвестно на каком ее отрезке могут потребоваться те или иные уже приобретенные и зафиксированные знания и факты. Именно факты, а не воспоминания и личностные оценки, хотя без последних наука существовать не может.

Два примера. Первый. На Шпицбергене мы изучали особенности свойств снежного покрова в разных точках архипелага. К отдаленным местам работы добирались либо на вертолетах, либо на вездеходах. Пока отрывались шурфы и проводилась снегосъемка, В. Г. Ходаков успевал получить дополнительную информацию, например, по глубине колеи, глубине лыжни, глубине следа при ходьбе без лыж. Измерял плотность снега на дне каждого из следов. По его просьбе механики вездеходов совершали фиксированное количество проходов по колее, и процесс измерений повторялся. Все это не входило в программу основных работ, но тщательно фиксировалось. Через несколько лет наша лаборатория выполняла работы по проходимости снежного покрова различными видами техники, и вот тут-то пригодились те, шпицбергеновские измерения.