А. Дроздов - В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле

Бывали там и более старшие дети – Алексей Арманд, Алексей Николаев, других не помню, но они скоро перестали ходить. Им, наверно, неинтересно было с такой мелкотой, как мы.

Е.Д.Как же ты не помнишь, что в зале кружились пары, а два Алеши были подростками, они еще не доросли вальсировать с девушками и смущались. Они даже краснели от смущения (или так были румяны?). Один Алеша был моим братом, а другой – сыном постоянной машинистки Института. Она печатала и перепечатывала на машинке все отцовские статьи, обе диссертации, монографии и (о чем надо было как следует молчать) записки моей бабушки – Лидии Мариановны Арманд – из истории школы-колонии для сирот, которую она организовала в двадцатых годах и в конце эпопеи была посажена в тюрьму и кончила жизнь, как принято было кончать тогда интеллигентам (с интеллигентами). А машинистка, милейшая Ольга Алексеевна Николаева, рисковала перепечатывать эти заплесневелые рукописи, слепой текст, чтобы они, обесцветившись окончательно, не пропали для человечества (они несколько лет были замурованы в стене нашей полуподвальной квартиры). Но замуровывали и размуровывали и перепечатывали взрослые, а молодежь тем временем танцевала.

В.А.В зале стоял рояль, на котором играл З.З., в основном Штрауса. Приходил и его племянник, несколько старше нас, и он играл, но не так уверенно, как З.З.

Е.Д.Все не так. Приходил большой, толстый, сумрачный парень, абсолютно молчаливый (говорили что он «того») и играл превосходно все вечера напролет. А Захар Захарыч летал по залу. То ли пол был там такой, то ли воздух, но я, переступив порог, не помнила уже себя (прости, Володенька, и тебя): то ли танцевала, то ли просто носилась как оголтелая, а думала, что танцую.

И сам Захар Захарыч, смешно держа то одну, то другую даму на значительном расстоянии, церемонно отставив еще дальше нижнюю половину, на полусогнутых закручивал чудные вензеля. Приглашал он и меня – и как ему удавалось изогнуться под мой рост? И его добрейшее лицо – в снежно-седой шевелюре, белых усах и козлиной бородке-эспаньолке, стариковские линялые голубые глаза в красных веках с белыми ресницами под белыми высоко, предельно высоко, поднятыми бровями – было передо мной. Я и теперь очень ясно вижу его.

В.А.Нет, были не только танцы – ты б все пела да плясала, – были выставки самоделок, устраивались лотереи, на которых разыгрывали простенькие вещи, например стеклянную солонку, свистульку на манер губной гармошки о трех трубочках, резную деревянную шкатулку с потайным замочком. Не помню, приурочивались ли лотереи к какой-нибудь дате. Бывали лекции, читавшиеся родителями, – по истории, культуре, архитектуре, географии. Использовали «волшебный фонарь». Сотрудники в вечерах принимали активное участие. На лекциях не все было понятно, но интересно очень.

Е.Д.Утомясь резвиться, я, помню, припадала к стереоскопам. Их было два или три. Если долго крутить окуляр, вдруг являлся стереоэффект: верблюды, дикие народы стояли как живые – даже страшно! И горы-пустыни – сделай шаг и иди по тем дорогам, к тем вершинам…

После каждой субботы я уходила последняя. Уже все молодые люди отправлялись провожать своих барышень по темной Москве, уже отец давно стоял в дверях с моей шубкой-кацавейкой. В конце концов, отцу все-таки удавалось выудить меня из зала. Захар Захарыч церемонно прощался, в двух руках держал мою и оставался убирать свои стереоскопы, волшебный фонарь, расставлять стулья. А мы с папой шли от Старомонетного переулка в Замоскворечье, через Каменный мост до Библиотеки имени Ленина (ведь Новокузнецкого метро еще не было), и я думала, что не дойду, ни за что, но надо дотянуть до эскалатора и сесть на ступеньки. Отец не препятствовал мне, он видел, что ноги у меня подгибаются, и жалел.

Но вот, наконец, Новый год, елка. Был Дед Мороз – молодой холостой океанолог Саша Живаго (он потом с этой фамилией наплакался).

А я, конечно, танцевала, но уже не так себе, в детских рейтузах, а вся в белоснежной крахмальной марле, стоящей колом, в блестках и искусственных кудрях, изготовленных на папильотках из газеты «Правда». (Целая ночь страданий! Но я готова была страдать.) Меня ждали вдохновенные импровизации (или я ждала содействия Терпсихоры). Мое явление и было тем Новым Годом, которого ждали все.

В.А.Большую елку устанавливали в конференц-зале, игрушки приносили из дома, очень примитивные, оставшиеся с «ранешних» времен. Их было мало. Основным украшением были бумажные цепи, которые мы с азартом клеили у З.З. в фотолаборатории; клеили столярным клеем, запах которого и теперь вызывает воспоминания о тех временах. Между стен зала натягивали нити, на которых повисал брошенный серпантин, склеенный из обрывков, которые кто-то приносил из дома. Бросали и конфетти – его пытались изготовить взрослые с помощью обычного дырокола, но дело не пошло. Были и иные планы – самодельные конфетти хотели разбрасывать с помощью неизвестного мне устройства (вроде фена), никогда раньше я такого не видел. На старый глобус пробовали наклеить осколки зеркала, освещать и крутить его, чтобы сделать видимость снегопада. Казалось, весь Институт был очень заинтересован: кто-то что-то предлагал, и все что-то делали.