А. Дроздов - В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле

Московская диаспора на станции много сделала для продвижения географической науки в Киргизии. Ими написаны десятки научных статей, монографии (не менее пяти), они были редакторами многих выпусков Трудов станции, помогли составить русско-киргизский словарь географических названий Киргизии (!).

Это была хорошо сбалансированная жизнь, где научная работа перемежалась с интеллектуальным отдыхом. Конечно, без поддержки директора станции Р. Д. Забирова все это вряд ли было бы возможно сделать на таком высоком уровне. Оплату труда директор, конечно, не мог изменить, это не позволяли рамки бюджетных ставок: м.н.с. без степени – 120 р., м.н.с. со степенью – 160 р. Директор поощрял и удерживал нас другим. Во-первых, возможностью работы по индивидуальным планам и научной тематике, которая в большинстве случаев не пересекалась с работами других сотрудников.

Например, исследования береговой зоны озера Иссык-Куль я проводил совершенно самостоятельно, имея небольшой отряд и береговой стационар на мысе Кара-Булун. На лодке типа «Казанка» с подвесным мотором «Москва» (10 л.с.) и двумя студентами я за несколько лет обследовал каждый метр 600-километровой береговой линии и подводного склона озера. Материалы этих работ легли в основу монографии «Береговая зона озера Иссык-Куль» (Фрунзе: Илим, 1967) и кандидатской диссертации «Морфология и динамика береговой зоны озера Иссык-Куль» (1967). Стационарные работы на мысе Кара-Булун включали наблюдения за волновым (по волномерной вехе и волномеру-перспектометру Иванова) и уровенным (самописец «Валдай») режимами озера, а также за динамикой пляжевой зоны (методом «штырей») и механизмом формирования иссыккульских береговых баров (методом повторной теодолитной съемки). Проводились также полустационарные наблюдения за динамикой речных дельт методом повторной фототеодолитной съемки (устья рек Джергалан, Ирдык, Барскоон, Тосор, Тон, Актерек), причем для устья реки Ирдык удалось восстановить старые базисы, заложенные еще Ю. Ф. Книжниковым в 1956 г. В дальнейшем работы по динамике иссыккульских дельт были продолжены моим аспирантом (Эрмеком Н. Султаналиевым), который в 1995 г. защитил кандидатскую диссертацию и долгое время исполнял обязанности зам. декана по учебной работе географического факультета Киргизского государственного университета.

Во-вторых, директор станции давал нам возможность зимовать в Москве, где мы все время проводили на географическом факультете, показывая результаты своих работ профессорам кафедр геоморфологии, палеогеографии и биогеографии. Мы называли директора «Дядей», и это был очень добрый дядя, который контролировал нашу научную деятельность, абсолютно не мешая работать и закрывая глаза на наши вечерние посиделки и не всегда невинные развлечения.

Кстати, о прозвищах. Меня, например, называли «Влас» – сокращенное от имени Владислав. Получил его еще будучи студентом в первой моей экспедиции на Северную Двину, где тогда работали Н. И. Маккавеев, Е. И. Сахарова, А. И. Дрябезгов. Вот он-то и сказал как-то: «У тебя очень длинное имя, отныне будешь Власом». Некоторые мои друзья и знакомые до сих пор так и называют меня (например, Валентина Бондарева, Татьяна Воскресенская).

Володю Благообразова звали «Гроб». Этим прозвищем его наделили за удивительную способность «гробить» все хорошие начинания, за одну черту его сложного характера – быть всегда первым и непогрешимым. Он свято верил в то, что он – самый-самый, это очень мешало его личной жизни.

За Мишей Хейфецем закрепилась прозвище «Мень», отражающая количественный показатель (один мень, мегамень) так называемой хейфоединицы – единицы суетливости. На станцию часто приезжал муж Эммы Азыковой доктор биологических наук Марат Токомбаев, который всегда просил объяснить ему, что же это такое хейфоединица. Для этого мы устроили небольшую провокацию из бывшей школьной жизни: вывинтили лампочку в камералке и вставили в патрон мокрую бумажку. Зашел Миша Хейфец, посидел с нами. Бумажка высохла, свет погас. Мы сидим и сетуем, что теперь придется свернуть работу. Миша не выдерживает, проверяет лампочку – не перегорела, долго щелкает выключателем. Приносит табурет, лезет в электрощиток. Потом приносит «когти» (где взял?) и лезет на столб. В итоге света лишилась вся станция и несколько частных домов. Миша Хейфец все делал только из самых лучших побуждений – помочь людям.

Невольно я сравнивал быт и общий климат на ЧЭНИСе в Геленджике и условия, в которых работали молодые ученые на Тянь-Шанской станции. Только сейчас я понимаю, насколько мудро поступал Рашид Джумалиевич Забиров, которого за глаза все назвали «Дядей» («дядя, дядя пришел!», – кричали наши станционные дети, когда он приходил в гости к сотрудникам), давая полный «карт-бланш» своим подчиненным в области их научных интересов, постоянно заботясь об обновлении приборной базы станции и, по мере возможности, улучшая их бытовые условия. На Тянь-Шанской станции была создана удивительная «питательная среда», где как на дрожжах росли будущие кандидаты наук, пополняя «золотой фонд» географической науки в Киргизии.