Марк Казарновский - Склерозус вульгарис, или Русский поцелуй

Ритка – в хохот. Толик – хихикает. Я – злюсь. Почему бы?

В Москве мы все прощались. Пели любимую «Ах, картошка, тошка-тошка, пионеров идеал…». Менялись адресами. К моему удивлению, стала ко мне приходить Ритка. И про Анатолия мы, конечно, и не вспоминали.

Я тогда сразу в геологический – все бредил открытиями академика Ферсмана. А Рита – по филологической части, учит французский и английский. Умная. Начала курить, и это ей здорово шло. Научила меня, помню до сих пор – «мон анж». Значит «мой ангел».

Но все летело быстро, быстро. Я топал, летал и ползал по Сибири. И Западной. И Восточной. И дооткрывался, в смысле ископаемых. В общем, чо тебе рассказывать. Страна распалась, партия наша крякнула, и «золото КПСС», что я наоткрывал, исчезло, очевидно в подвалах Цюриха. И неудивительно. Там, в Цюрихе, еще наш Ильич бабло прятал… Давай немного.

Немного выпили. Рассказ Арика лился плавно, и еда была хороша. Поэтому мы сидели, как говорится, славно. В свое полное удовольствие.

Мой склероз, кстати, стал как бы сказать, очищаться. Или, вернее, мозги от него, вульгариса, стали немного-немного приходить в порядок. Все явственней и явственней проступали тени персон, о которых Арик упоминал. И Риту я уже вижу такой, какой она была в девяностых, когда мы виделись, как думалось, в последний раз. Потому что у Арика были сложности, в которых понимал только он, да и я думал в те времена: убьют, не убьют? Бауманская группировка запросто могла. А за что? Этого в те годы объяснить не мог никто. Да ладно. Убьют – значит, надо. Время такое. Так рассуждала наша славная милиция. А Ритка стояла передо мной – рыжая, яркая, как солнце, – и хохотала.

Арик продолжал.

– У меня квартира осталась от родителей. Да ты помнишь, наискосок от твоего дома. Вот мы и поселились. Я – в экспедицию, Ритка – в ожидание.

Скажу честно, никогда не думал об этом самом. Ну, кто ножи точит на кухне в мое отсутствие. Все в Ритке было. И взбалмошная, и обманщица, и притворщица, и жестокая до омерзения. Но вот как-то не думал, и все. Даже сомнения не заползали.

А тем временем подходили эти проклятые, страшные в своей разрухе и голоде, девяностые.

Эвон как заговорил Арик. Послушала бы его наша литераторша, Наталья Ивановна Выскребенцева, ей-богу, обрадовалась бы. Еще бы! Уж ежели оболтус Маркел, то есть я, пишет книги, а раздолбай Арнольд Чапский излагает о жизни таким литературным «штилем» – жизнь, значит, прожита не зря.

Мы тихонько накатили еще понемногу. Чтобы кураж не прошел, с одной стороны, но и в сон не впасть – с другой. Особенно это опасно для меня. Я ведь могу впасть в сон в любую минуту дня и ночи. Правда, в последнее время отмечаю, как доктор прописал, все в блокнотике. Во-первых, велел профессор. Во-вторых, полезно для себя, ибо проснулся – сразу в блокнот, и уж точно знаешь, где ты.

Арик продолжал.

– Вон у тебя, судя по рассказам, как легко. Не понравилась – ушел. И еще раз ушел. А затем уплыл – тут-то тебя только видели. А я не могу. Это теперь, уж прошло много лет, а в те лихие девяностые все только и начиналось.

Геология схлопнулась. Экспедиции – пожалуйста, но за свой счет. Я на этом чуть не погорел. В управлении в Норильске мне начальник и говорит: «Ваши съемки закрываем, платить нечем». Я, как начальник экспедиции, объясняю. Мол, ладно, финансирование екнулось, но рабочему персоналу и нам, инженерно-техническому, произведите расчет. Он, сука, отвечает: «У нас нет денег». «Ладно», – говорю так мирно, и ка-а-ак дам ему в ухо. Потому как он дом себе нехилый построил. В Краснодаре. А на нас – нет денег.

Потом суд был, но мои отстояли. Просто сказали судье и этому начальнику: посадите Чапского – перестреляем все управление и всех вас, судей да прокуроров. Переругались. Знают: геологи не филологи. Сказал – сделал. Отпустили. Оказалось, адвокат доказал, у меня вялотекущая шизофрения.

Тут еще и Ритка прилетела со справкой из генштаба. Я бумажку видел, ее в дело мое подшили. Мол, Чапский Арнольд выполняет спецзадание госзначения. Нервы у «полковника» Чапского напряжены до предела. Просим учесть и т. п. И подпись: «генерал армии Руцкой».

Меня отпустили, извинились, мол, что же вы, коллега, нам не открылись. Я только мычал и смотрел на Риту, ничего не понимая.

Но в Москве все пошло так, как и должно было быть в те лихие. То есть плохо.

Стали мы потихоньку ругаться. Я ей здраво объясняю, что замуж она выходила в другой стране. Значит, и муж был другой. А теперь страна не пойми куда катится. Значит, и мужской контингент изменился. Что ты думаешь? Получил только одну характеристику: «Дурак».