Александр Ласкин - Петербургские тени

АЛ:А Лев Николаевич все это время сидит в тюрьме.

ЗТ:Да, сидит, а когда в пятьдесят шестом возвращается, то сразу отправляется на Красную Конницу. Как известно, Никита пообещал всем сидельцам жилплощадь и прописку по месту ареста. Ира Пунина тут же сказала, что Леву ни в коем случае нельзя прописывать. Иначе у него никогда не будет своей комнаты. Анна Андреевна согласилась. И сам Лева, кстати сказать, отнесся к этому спокойно. На Коннице его поселили в проходной комнате. То есть днем это была столовая, а на ночь ставилась раскладушка. Работать он умел где придется. По большей части, в библиотеках. В этом отношении был неприхотлив.

Действительно, сидельцы стали кое-что получать. Моей крестной, вернувшейся из тех же мест, что и Лева, дали двенадцатиметровую комнату вместо великолепной квартиры на Васильевском. А до Левы очередь почему-то не доходила. Ира Пунина объясняла это так: все, мол, знают, что он живет на Коннице, а значит не очень нуждается в собственном жилье. Поэтому для того, чтобы ему что-то дали, его нужно от матери отселить.

Однажды мы с Левой возвращаемся и видим, что его раскладушка стоит на лестнице. Это был, конечно, предел. Тут начались всякие жуткие разговоры. Анна Андреевна была в доме, но Лева набросился не на нее, а на Иру. «У тебя отец был умница, но мерзавец, – сказал он, – а мать – ангел, но дура. Так ты у своих родителей унаследовала худшее»…

АЛ:Это надо как-то прокомментировать.

ЗТ:Лева считал, что его арестовали из-за Пунина. Что во время допросов тот назвал его. Как это ни горько, тут есть доля правды. Сейчас протоколы допросов Пунина опубликованы и в них действительно фигурирует Гумилев… После этого скандала мы ушли. Скорее всего, он пошел к Татьяне Крюковой. Это была очень милая и умная женщина. Этнограф, ученица Лихачева. Она в Леву была страшно влюблена. Работала в Музее этнографии. Жила с сыном тут же – в комнатах для сотрудников при музее.

После этой истории я с Ахматовой продолжала общаться. И Лева тоже. Первого октября шестьдесят первого года, в его день рождения, мы, купив торт и цветы, пошли к Анне Андреевне. Она тогда гостила у Адмони и Сильман на Плеханова, в доме Глазунова, в первом этаже… Я накрывала на стол, а Лева в это время о чем-то разговаривал с матерью. Тут и случилось то, что я до сих пор не могу до конца объяснить. Возможно, что-то сказала Анна Андреевна. Лева вдруг вскинулся, схватил меня за руку, и мы ушли. Он даже забыл надеть шапку. Мать он увидел через пять лет – уже мертвой.

Лева всем поставил условие: «Или я – или мама». На это я ему сказала: «Ну, ты мне не ставь условий, иначе мне надо будет выбирать: ты – или родители». Вообще, Лева много чего на эту тему говорил. Что одну половину своих сроков он отбыл за папу, а вторую – за маму, а она с ним так поступила… Уверял, что стихи отца лучше ахматовских…

Мне он все же позволил общаться с Анной Андреевной. В каком-то смысле для них обоих это был канал связи. Когда Лева приходил ко мне, то некоторое время терпел, а потом все же обязательно спрашивал о маме. И Ахматова от меня про Леву узнавала… Однажды мы с Настей зимой отдыхали в Зеленогорске, в Доме архитектора, и на финских санках покатили в Комарово. Анна Андреевна жила в Доме творчества писателей. Входим к ней в номер, а она вдруг резко приподнимается: «Что-нибудь с Левой?».

Я, как могла, пыталась его с матерью помирить. Выходим после защиты его докторской. Такие довольные, в руках охапки цветов. Я говорю: «Пойдем к Анне Андреевне, она ведь знает, что ты сегодня защищался». Анна Андреевна в эти дни лежала с аппендицитом в больнице Ленина. Он, к моему удивлению, соглашается. Веселые доходим от Университета до больницы. Тут он садится на скамейку: «Ты сходи, а я тут подожду». Я возмущаюсь: «Лева, ты же умный человек», а он на это отвечает: «Я не умный, а талантливый».

АЛ:Лев Николаевич был человек жесткий, не терпящий компромиссов. Может, это такая лагерная закваска?

ЗТ:Посылки Леве в лагерь оплачивал Лозинский. Обычно собирали их несколько месяцев. Старались, чтобы было все необходимое для жизни. Дальше все делала я. Отправлять продуктовые посылки из Ленинграда было запрещено, а из Вишеры или Луги разрешалось… Однажды отправили такую посылку, а через некоторое время она вернулась обратно. Сверху лежит журнал «Огонек», в котором напечатана ахматовская «Слава миру». Потом я много раз присутствовала при таких его речах: «Мама, я для тебя только поэтическая тема. Я не сделал ради тебя только одного – не брал рейхстаг со знаменем в руках».