Александр Амфитеатров: Средневековые тени

— Покричи еще, сорванецъ, покричи, покричи у меня. Вотъ — придетъ Mapiя Marpo и возьметъ тебя въ мѣшокъ.

Такъ унимаютъ во Фландріи капризныхъ ребятъ, когда они орутъ во весь ротъ, и нѣтъ на нихъ никакого угомона. И рѣдкій баловникъ не стихаетъ послѣ угрозы. Дитя робко прячется въ юбки матери и лепечетъ:

— Я больше не буду. Не надо, не зови Марію Магро.

Марія Магро — не бука, не кикимора, ни итальянская, ни брокенская вѣдьма, ни какое-либо другое фантастическое чудище изъ дѣтскихъ сказокъ. Фламандцы — народъ положительный, и дѣти у нихъ положительныя. Чтобы настращать фламандское дитя, мало небылицъ. Ему нужно пугало реальное.

Mapiя Магро — фигура историческая. Она жила въ XIII въкѣ, и ужасная жизнь ея кончилась ужасною смертью.

Отецъ ея, Жакъ Магро, былъ дворянинъ и разбойникъ. Впрочемъ, по тому грозному времени, это — плеоназмъ. Если не каждый разбойникъ былъ дворяниномъ, зато каждый дворянинъ былъ разбойникомъ.

Единственною хорошею чертою въ тогдашнемъ обиходѣ разбойниковъ-дворянъ было — что, весьма усердно враждуя между собою за право добычи, кому рѣзать купечество и прочій не-дворянскій народъ, они, въ ярой ненависти своей, незамѣтно перерѣзали другъ друга.

Магро рѣзались съ де-Мавуази. Въ одинъ грозный день, Жакъ Магро взялъ штурмомъ замокъ Жана Мавуази, убилъ врага и — весь еще въ крови — осквернилъ на трупѣ Мавуази жену его, тяжелую въ послѣднемъ мѣсяцѣ. Несчастная разрѣшилась отъ бремени мальчикомъ и умерла. Предсмертный ужасъ матери отразился на тѣлѣ младенца: на груди у него оказалось родимое пятно, красное, какъ кровь, въ видѣ руки, сжатой въ кулакъ.

По непостижимому недоразумѣнію, Жакъ Магро не догадался размозжить ребенку голову. Кто-то изъ родни Мавуази взялъ дитя къ себѣ на воспитаніе. Мальчика окрестили и назвали по отцу Жаномъ. Онъ выросъ, узналъ исторію своихъ родителей и сдѣлался оттого очень задумчивъ. Съ двѣнадцати лѣтъ онъ только и мечталъ, что о мести.

Его одобряли, но находили, что онъ слишкомъ медлитъ. А юноша, возражая, повторялъ:

— Зато я вамъ покажу, какъ люди мстятъ.

Когда чортъ старѣетъ, онъ идетъ въ монахи. Вступивъ въ пожилые годы, Жакъ Магро разорился, потерялъ въ чумную эпидемію жену и дѣтей, кромѣ одной дочери Маріи, принялъ эти несчастія за насланіе Божіе и сигналъ къ раскаянію, — и удалился отъ мipa. Монашескаго сана его, какъ злодѣя съ слишкомъ кровавымъ прошлымъ, не удостоили. Онъ выстроилъ себѣ пустыньку, на краю болота въ Селлѣ — вблизи проклятаго урочища, прозваннаго Дырою въ Адъ, — и жилъ отшельникомъ, труся смерти, воздыхая и молясь. Дочь его Марія жила при немъ.

Марія была дѣвушка красивая, рѣзвая, небольшого ума и легкомысленная. Отецъ любилъ ее безъ памяти, а ей, конечно, было скучновато хоронить молодость среди болотныхъ тумановъ Дыры въ Адъ, и хотѣлось ей и себя людямъ показать, и самой людей посмотрѣть. Привязанность къ отцу долго сдерживала ея легкомысліе. Но однажды въ пустыньку зашелъ на ночевку молодой пилигримъ, писаный красавецъ собою. Марія влюбилась въ него, по первому взгляду, по уши. Проснувшись на завтра утромъ, Жакъ Магро не нашелъ въ пустынькѣ ни гостя, ни дочери. А на столѣ лежалъ кусокъ пергамента, писанный киноварью, точно красною кровью:

— Если хочешь знать, кто взялъ дочь твою въ любовницы и увелъ отъ тебя, такъ это я, Жанъ де-Мавуази, сынъ Жана де Мавуази, убитаго тобою.

Старика разбилъ параличъ. Онъ еле-еле оправился и жалко доживалъ свой одинокій вѣкъ, не двигая одною рукою, волоча онѣмѣлую ногу.

Минуло два-три года. Ни о Жанѣ де-Мавуази, ни о Маріи Магро не было ни слуха, ни духа. Только и новостей было въ краю, что внезапно появилась новая разбойничья шайка, которая грабила богомольцевъ, направлявшихся на поклоненіе Маріи Всемилосердой, Богородицѣ Камбрейской. Шайка совершала ужасы жестокости и разврата, и женщины, которыя были въ ней, казались дьяволами еще больше, чѣмъ мужчины. Шайка руководилась опытнымъ, старымъ негодяемъ и была неуловима. Говорили только, что притонъ ея гдѣ-то близъ Дыры въ Адъ.

Въ одну ночь разбойники напали на пустыньку Жака Магро, связали отшельника и стали допрашивать, гдѣ деньги. Привела негодяевъ женщина — пьяная, полуголая, развратная баба, кричавшая сиплымъ голосомъ ругательства, богохульства и скверныя слова.

— Я вѣдь помню, Феликсъ, — говорила она атаману, — у него были деньги. Старикашка пряталъ ихъ въ землю, подъ уксуснымъ боченкомъ.